– Давайте знакомиться, как-никак нам вместе лететь больше трех часов. Викентий Болеславович Корблинский.

– Кира Кирилловна Мурашова.

– Кира Мурашова? Вы, часом, не художница?

Боже, вот это слава!

– Я художница, но откуда вы меня знаете? Я не так уж знаменита.

– Вы иллюстрируете детские книги?

– Да.

– Я покупаю и читаю книжки своим внучкам и всегда обращаю внимание на иллюстрации. И ваши мне ужасно нравятся, в них много юмора, для детских книг это важно.

– И не только. Попробуй у нас прожить без чувства юмора… Но у вас, похоже, с этим все в порядке.

– Да вроде бы… А куда вы направляетесь, в Тель-Авив?

– Да, а вы?

– В Реховот. У меня там сестра. А у вас кто в Тель-Авиве?

– Дочка.

– Боже, сколько же лет вашей дочке?

– Двадцать.

– Не верится что-то. Уж больно вы молодо выглядите.

Врет, подлюга, но приятно!

Тем временем самолет уже начал взлетать. Красивые стюардессы, ни слова не знающие по-русски (идиотизм, неужели в Израиле мало красивых девушек, говорящих по-русски? Или это нарочно делается?), разносят напитки со льдом и орешки. Уже приятно. Вообще, славное начало путешествия – сидишь себе со стаканом ледяного грейпфрутового сока и мило беседуешь с очаровательным спутником, который к тому же знает тебя как художницу. Во сне не приснится! Кстати, сна ни в одном глазу, хотя уже почти два часа ночи. Интересно, кто он такой? Если ТТ, то я пропала. ТТ на нашем с Алевтиной языке означает «тихий технарь». Мы обе уже давно пришли к выводу, что для жизни и любви годятся только тихие технари. Тихий технарь в нашем понимании – умный мужик без художественных претензий. Уж слишком часто мы с нею обжигались на художественной интеллигенции, а посему – да здравствует техническая! К тому же я лично предпочитаю не понимать то, чем мужчина занимается. Так легче поверить в его значительность.

– Простите, а кто вы по профессии?

– Архитектор.

Архитектор? Интересно, это как считается, технарь или нет, ведь архитектор – это почти художник, но, с другой стороны, если архитектор вполне может быть художником, то художник архитектором – нет. Тут нужно еще техническое образование, следовательно, его можно отнести к технарям. Но тихий ли? Впрочем, в его возрасте уж наверное тихий, внучкам книжки читает…

Слово за слово, и мы уже болтаем «не покладая языка», как говаривал мой отец. Такое ощущение, будто мы знакомы сто лет. Тем временем нам приносят то ли ужин, то ли завтрак, не поймешь. Вкусно и занятно. Мой сосед весьма галантен. Не придерешься. Смотрю на часы – два с лишним часа пролетели совсем незаметно. Надо бы наведаться в хвост самолета. Давно пора. Смотрю на себя в зеркало – ужас! Пудра осыпалась, помада съедена, тон облупился. Ну и рожа! Хорошо бы умыться, но тогда потечет тушь. О, да здесь полно всяких салфеток, можно спокойно протереть лицо и освежиться. Плескать в лицо водой – аэрофлотовский анахронизм. А тут знай наших! Привожу себя в порядок, но тон решаю не накладывать, а то опять облупится чего доброго. Главное, чтобы глаза блестели, а они, надо заметить, блестят себе! Викентий… Интересно, как его называют – Кеша или Вика? Викентий, Жукентий… Жукентий – это мой обожаемый кот, оставленный с Алевтиной. Наверное, он поляк, – не кот, разумеется, а архитектор.

Возвращаюсь на свое место. Викентий сидит как приклеенный. Надо же, до чего крепкий мочевой пузырь… А может, у него трудности с мочеиспусканием, да нет, похоже, он вполне хорошо себя чувствует. Господи, что только не лезет в голову бабе в моем возрасте! Особенно хорошие мысли для начала романа… Какого романа, окстись, матушка, тебе ближе всего к пятидесяти, одергиваю сама себя, но ведь теперь все возрастные представления изменились, а почему бы и нет, вон Алевтина уже полтора года пребывает в состоянии жгучего романа, да и у меня самой вроде как роман с Юрой, правда, от этого романа уже попахивает плесенью, ему явно не хватает воздуха. Алевтина утверждает, что я сама виновата – слишком хорошо его кормлю. «Ясное дело, – говорит она в ответ на мои жалобы, – если так мужика кормить, он только и сможет, что доползти до койки!» Впрочем, я же решила в этой поездке не думать о прошлом. Ого! Я уже отправила Юру в прошлое? Не слишком ли быстро, Кира Кирилловна?

Тут подходит стюардесса с горячими салфетками – с ума сойти! Хорошо, что я стерла тон, а то сейчас имела бы вид! С наслаждением прикладываю салфетку к лицу. Как приятно! Сразу чувствуешь себя освеженной! Теперь раздают бланки деклараций. Лезу в сумку за ручкой. О черт! Ручка потекла, и рука у меня вся черная. Какая гадость! Хорошо еще не на костюм! Викентий ахает и помогает мне вытереть руку, не жалея на это даже своего платка. Подбегает стюардесса, что-то лопочет на иврите, притаскивает кучу салфеток, уносит протекшую ручку и провожает меня к умывальнику. Но где там! Разве эти чернила так отмоешь! Вот незадача. Приеду к дочке с черной лапой. Поделом тебе, голубушка, уж больно ты занеслась! Это чтобы жизнь медом не казалась.

Выхожу и сталкиваюсь с Викентием. Значит, он тоже живой человек. Смущенно улыбнувшись, он скрывается в сортире. Улыбка у него прелестная.

Интересно, спросит он мой телефон в Тель-Авиве, захочет ли увидеться? Если нет, я не расстроюсь, я не расстроюсь, я не расстроюсь.

– Кира Кирилловна, простите мою назойливость, но не могли бы мы встретиться в Тель-Авиве? Мне так понравилось болтать с вами.

Наверное, это можно счесть за комплимент.

– Быть может, вы дадите мне телефон вашей дочери?

– А почему бы и нет?

И я, разумеется, дала ему Дашин телефон.

Наконец объявили посадку. Сердце у меня забилось в нетерпении: еще полчаса, и я увижу Дашку! Викентий с его улыбкой сразу как-то поблек. Вероятно, он понял мое состояние и больше не лез с разговорами. Только когда самолет уже катил по посадочной полосе, он сказал:

– Кира Кирилловна, давайте сейчас попрощаемся, а то в аэропорту будет суета и может выйти какая-нибудь неловкость. Поверьте, мне было необыкновенно приятно с вами познакомиться, и я очень надеюсь на продолжение этого знакомства. Спасибо за приятнейшую беседу, и всего самого лучшего. Позвольте поцеловать вашу руку. Всего вам доброго. Я непременно позвоню.

Какая речь, какое воспитание!

В аэропорту Бен-Гурион все процедуры, пограничные и таможенные, заняли от силы пять минут, это вам не Шереметьево. И вот уже я хватаю с транспортера свои сумки и мчусь в направлении выхода. Черт, вот дура, и почему я не взяла тележку, как все нормальные люди? Сумок у меня четыре, а руки только две. Но тут кто-то вдруг выхватывает у меня сумки. Викентий!

– Кира! Давайте сюда ваши вещи!

Он укладывает мои сумки на свою тележку. Предусмотрительный товарищ!

– Ой, спасибо вам, а то я что-то сдурела!

– Немудрено, – отвечает он.

Интересно, что он имеет в виду? Вдруг я слышу истошный крик:

– Мамочка! Мамуля! Я тут!

Дашка! Она ждет за барьерчиком, прыгая от нетерпения, – моя школа! Ох, какая же она красивая! Я со всех ног кидаюсь к ней, совершенно забыв о вещах и о Викентии. Мы душим друг друга в объятиях. Потом отстраняемся и придирчиво оглядываем друг друга.

– Дашка, как ты похорошела!

– Мамуля, а ты совсем не изменилась. Как же я по тебе соскучилась! Что это у тебя с рукой?

– Кира Кирилловна, вот ваши вещи, – слышу я голос Викентия.

– Ой, спасибо вам! – Мы с Дашкой хватаем сумки с его тележки.

– Всего вам доброго, – говорит он и вежливо удаляется.

– Мамуля, это что, новый хахаль? – интересуется Дашка.

– Да какой там хахаль, просто попутчик.

– А по-моему, он на тебя глаз положил, – определяет с ходу моя дочка. – Наверное, ручка в самолете потекла! – догадывается она. – Ну не беда, отмоем!

– Дарья, а где твой муж? Куда ты его девала?

– Он на неделю уехал на Кипр. Гастроли.

Зять у меня виолончелист. Как здорово, целую неделю мы будем с Дашкой вдвоем. Успеем насладиться друг дружкой.