Ренула кивнула.

– Хорошее время. Лес дает богатый урожай, из аббатства подвозят муку, закрома полны. И если это, – она кивнула на алую полосу в небе, – не принесет новых бед, все обойдется благополучно.

Она умолкла, но Эмма чувствовала, что женщина что-то недоговаривает. Присела, почесывая брюхо собаке.

– А отец ребенка?.. – все же спросила Ренула. Обычное женское любопытство, но у Эммы заныло в груди. Отец, который никогда не узнает о своем дитяти. Отныне она женщина без мужа. Муж-то у нее, конечно, есть, но ему и дела нет до нее.

– Я понесла от своего супруга, – наконец ответила Эмма. Ей надо было что-то ответить, не хотелось нарушать те доверительные отношения, что сложились у нее со славной женщиной. Но, говоря о супруге, она явно имела в виду не Ренье. И уточнила: – От своего бывшего супруга. Он не умер, а просто услал меня. А обвенчался с другой женщиной.

Ренула даже руками всплеснула.

– Услал?!. Вас?! О, великие силы! Услать такую жену!.. Знаете, кто бы ни был этот человек, но он либо безумец, либо злые духи заколдовали его. Ха! Услать вас…

Эмма отвернулась. Если бы Ренула только знала, сколько мужчин отвергли ее! Словно она проклята при рождении и ее красота сияет как пустоцвет, не принося никакой пользы. Но об этом она не будет больше думать, она дала себе слово. Даже свой лисий плащ – подарок Ролло – спрятала на самое дно сундука, чтобы ничто не напоминало о прошлом.

Но память не давала покоя. Год назад… Всего год назад она жила совсем в других краях, совсем другой жизнью. И сейчас, глядя на окружающие ее горы, она ощутила, как ей не хватает простора – широких далей, тучных лугов, обширных пашен, среди которых цвели одинокие деревья, мощи глубоководной Сены, которая в часы прилива поднималась так, что почти заливала мосты и несла с собой солоноватый запах моря. И Эмма, не в дерюге, а в бархате и драгоценностях, госпожа Нормандии, перед которой с охотой открывали двери лавок самые богатые купцы, и она могла выбирать из товаров все, что только пожелает. А когда возвращалась во дворец, ее ожидали шумные многолюдные пиры и муж, по которому она могла истосковаться даже за час, пока бродила по лавкам. А теперь – тоскуй не тоскуй… «Духи заколдовали его», – сказала Ренула.

Эмма взглянула туда, где на небольшом возвышении у западной башни был установлен шест с надетым на него черепом козла, чтобы отгонять от жилища людей духов леса. Эмма не верила в это средство и для себя уже решила, что на этом удобном месте возле дома велит устроить баню на норвежский лад – с горячим, проникающим в поры паром. Она так любила разогревающее кровь горячее тепло и ощущение чистоты потом. Сейчас, когда она жила в грязи и дыму, то сама память о чистоте казалась блаженством. Ей так надоело чесаться и ловить блох в волосах!..

Следующий день начался как обычно: она глохла от стука молотков, визга пил, задыхалась от пыли, стараясь не обращать внимания на смачную ругань, какой сопровождались команды мастеровых, силившихся перекричать заходившихся истошным лаем псов. Ближе к полудню из аббатства прибыл брат Маурин, степенный, солидный монах, смуглый, как южанин, даром что в его жилах текла ирландская кровь. Седулий выделил его в помощь Эмме, так как Маурин слыл хорошим строителем и большинство построек в монастыре святого Губерта возводились по его чертежам.

Присутствие этого монаха сразу вносило какой-то порядок, его команды были точны, как приказы полководца. Эмме нравился этот незаурядный человек, чья цельность и талант были для нее огромной помощью. Маурин понимал ее желания с полуслова. Насыпав на влажной земле у частокола тонкий слой песка, он чертил на нем заостренной на конце палочкой. Он был хорошим художником: линии получались ровными, а прямые углы правильными. Он уточнял: здесь будет коптильня, у входа – чуланчик для сушения сырой одежды, чтобы избежать тяжелого воздуха в доме, сюда следует перенести скотные дворы. Он нарисовал общий план и вид сбоку. Эмма довольно кивала.

Смотритель Вазо, уже с луком, как всегда, старавшийся улизнуть на охоту, сейчас несколько задержался, чтобы с тоской послушать, какой непривычный беспорядок хочет внести в их жизнь эта неугомонная рыжая госпожа. Ворчал в бороду: чуланчик для просушки – эка несуразица; от спертого воздуха только теплее; построить в стороне свинарник – чем же плох ей, скажи, добрый воздух ходячих окороков. Еще и отхожее место строить!.. Ей лишь бы голову морочить. При желании всегда можно опорожниться за частоколом, а в ненастную погоду, чтобы не зябнуть лишний раз, можно облегчиться и у крыльца.

Сооружение бани просто разгневало его.

– Мыться даже зимой – слыханное ли дело! Летом, когда жарко – ну куда ни шло, можно поплескаться в ручье или даже понырять в лесной затоке. А зимой человек покрывается грязью, как зверь подшерстком, так только теплее.

Эмме он надоел. Она в упор поглядела на управляющего, чуть подняв брови. Взгляд властный, не терпящий возражений. Вазо понуро опустил голову. Черт знает что за девка! Ей и перечить невозможно. Когда это было, чтобы мужчина не мог подать голос при женщине?! Ах, лучше бы он сразу ушел. Эта рыжая теперь пожелала посягнуть на самое святое для него. Ей, видите ли, захотелось устроить очаг в одной из каменных башен, ибо отныне она желает, чтобы у нее был там отдельный покой. Силы небесные! Посягнуть на его башни! А он-то гордился, что в его ведении такой большой дом, да еще с каменными башнями!

– Зачем вам отдельный покой? Люди должны жаться друг к другу, как овцы. Это только волк ходит в одиночку – демонов зверь. Вон, этот дурачок Видегунд уединился, и о нем теперь бог весть что толкуют.

Эмма уже не слушала его, пошла к воротам, в которые въезжала груженная бревнами телега.

Лошадь под уздцы вел Бруно. Как ни странно, Эмма в конце концов нашла с ним общий язык, даже стала уважать старосту. Он был куда более предприимчивый и деятельный, чем Вазо. А ту власть, что имел в селении, он явно приобрел, пока настоящий управитель дремал у очага под изъеденными молью шкурами. Теперь же Вазо, недовольный, как потревоженный во время спячки медведь, все время злится, в то время как с Бруно можно просто договориться. По-своему староста был даже услужлив, но Эмма не могла отделаться от ощущения, что он ждет, что однажды она по-особому отблагодарит его за преданность. Что ж, пока Бруно ей полезен, она не спешила его разубеждать.

К телеге она подошла вместе с Маурином. Тот отдавал приказания, куда отнести какие бревна: темный дуб для наружных построек и починки частокола, пихта – для мебели и оконных наличников, ель – на кровлю.

Бруно глядел на Эмму.

– С первых теплых дней я уже не смогу выделять столько людей на строительство. Надо начинать работу на руднике.

Эмма расстроилась, вопросительно посмотрела на Маурина. Тот лишь шевельнул густыми бровями.

– Что ж, аббатство может выделить вам работников.

Бруно неожиданно занервничал. Тут же стал говорить, что если госпожа настаивает, то в первую очередь они уладят дело со строительством.

Эмма с трудом подавила улыбку. Она понимала, почему Бруно желает оградить ее от аббатских работников. Все дело в «братце» Тьерри. Парень постоянно, под разными предлогами, наведывался в усадьбу и почти не отходил от Эммы. Бруно же ревновал. Однажды он не смог сдержаться, грубо стал выпроваживать парня, но тот весело отшучивался, пока Эмма не расхохоталась.

Бруно гневно посмотрел на нее.

– Вам бы, сударыня, следовало поостеречься общаться с этим плутом. Он грязный совратитель, и женщина, находящаяся с ним наедине, может запятнать свое имя. Он не пропускает ни одной девицы в округе, но ни на одной не намерен жениться.

Тьерри, притворяясь, сокрушенно-покорно склонил голову.

– Зато некоторые находят такое утешение в семье, что предпочитают иметь их несколько сразу.

Бруно глухо зарычал и стал наступать на Тьерри, но тот увертывался, убегал, при этом передразнивая старосту, охая и ахая в притворном испуге. Эмма рассмеялась.