Может быть, стоит чем-нибудь отметить этот день! Замечательный день, хотя и печальный. Может, печаль рассеется, если сделать себе какой-нибудь подарок? Вот уже два года она собирается сменить свое вконец изношенное пальто. Несколько дней назад в витрине «Тексима» появилась чудесная коричневая ткань в клетку, но тогда ей и в голову не пришло, что такую прелесть можно купить. Мария никогда еще ничего не покупала себе в этом дорогом магазине.

Она зашла в «Тексим» и вышла оттуда с желтой, очень красивой австрийской кофточкой. Клетчатая ткань все-таки оказалась безбожно дорогой. В конце концов учительница английского языка, не имеющая даже штатной должности и преподающая на каких-то курсах, должна быть гораздо скромнее. Сейчас она отнесет домой покупку, снимет с плитки голубцы и отправится на урок к генералу. Времени хватит на все. Но голубцы ее подвели. Снимать их с плитки было рано — сырые, а оставить до возвращения с урока — сгорят. Пока Мария раздумывала, какое из двух зол предпочесть, в прихожей раздался настойчивый звонок.

За дверью стоял молодой человек в плаще и коричневатой шляпе спортивного покроя. Какое-то неясное предчувствие опасности заставило Марию внимательно оглядеть его, но посетитель, по крайней мере внешне, выглядел более чем прилично.

— Товарищ Мария Обретенова? — спросил он.

Голос у него был твердый, но любезный.

— Да.

— Могу я поговорить с вами?

Мария поколебалась, потом ответила сдержанно:

— Но я вас не знаю. А в доме больше никого нет.

— Вам нечего бояться, — сказал молодой человек, — вот!

Он вынул из внутреннего кармана служебное удостоверение.

— Заходите! — сказала она.

В прихожей Мария предложила посетителю снять плащ, но он пробормотал, что не стоит и что он зашел всего на несколько минут. Мария ввела его в холл, довольно холодный, потому что батареи еле теплились. Молодой человек свободно уселся, взгляд его стал гораздо живее, и Мария готова была поклясться, что он поглядывает на нее не без симпатии.

— Вот в чем состоит моя просьба! — начал он напрямик. — Нам нужна какая-нибудь фотография вашего бывшего супруга.

Сердце у нее вдруг похолодело. Наверное, уже около десяти лет никто не позволял себе упомянуть при ней о ее муже.

— Сожалею, — сказала она холодно, — но ни одной фотографии у меня нет.

Приветливое выражение мгновенно исчезло с лица посетителя, оно снова стало далеким и отчужденным.

— Вы хотите сказать, что ваша дочь никогда не видела снимок своего отца?.. Так?

— Да, именно так.

— Этому трудно поверить.

— Все зависит от человека, — сухо ответила она. — Если бы ваш отец поступил, как мой бывший муж, неужели вы стали бы носить на сердце его фотографию?

Молодой человек, вероятно, понял, что взял неверный тон.

— Извините, если я вас обидел, — сказал он. — Но мы никогда не объединяли вас с вашим мужем. Вы же знаете, ваша дочь не встретила никаких препятствий при поступлении в университет, она получает стипендию. Мы видим в ней вашу дочь, а не дочь предателя.

— Но у меня действительно нет ни одной фотографии! — сказала Мария, и голос у нее дрогнул, словно предвещая слезы.

— Я верю, верю! — почти испуганно проговорил молодой человек. — И все же не могли ли бы вы нам помочь? Может быть, у вас был какой-нибудь, семейный фотограф? Иногда они сохраняют негативы.

— Нет, он не любил фотографироваться… Может, его брат…

— Пожалуй… — проговорил гость. — Но как у него спросить?

Марии хотелось задать один-единственный вопрос, хотя она и знала, что после этого будет себя смертельно презирать. Особенно, если ей не ответят.

— А где он сейчас? — все-таки спросила она чужим голосом.

Молодой человек помолчал.

— В Австралии! — неохотно ответил он.

— В Австралии? — поразилась она. — Да он же не знал ни слова по-английски.

— Нас это тоже удивляет. Потому-то мы и хотели идентифицировать его личность.

— И чем он, по вашим сведениям, там занимается?

— Работает по специальности. Но дело в том, что в штате Виктория не признают зарубежных дипломов о юридическом образовании.

— Вы хотите сказать, что он не работает по специальности, а использует ее только для маскировки?

— Нам положительно известно, что его основное занятие — политические интриги, — все так же неохотно ответил гость. — Ну что ж, извините за беспокойство. — Шляпу он надел еще в холле. — Очень сожалею, что разворошил неприятные воспоминания.

Проводив его, Мария вернулась в комнату сама не своя. Гость не просто разворошил прошлое, он словно откопал из могилы мертвеца. Образ, мелькавший иногда в ее памяти, Мария давно уже научилась очень быстро изгонять, хотя это было не так-то просто. Он превратился для нее в восковую маску, маску мертвеца — обесцвеченную, бескровную. Восковое лицо, веки и губы, как будто плотно стиснутые насильственным сном небытия. Мертвая, надвое рассекающая гладкий лоб вена, заострившийся полупрозрачный нос, подбородок с глубокой ложбинкой, ощущение мертвого холода. Только сейчас Мария отдала себе отчет, что таким он был и в ее жизни — нереальным, непроницаемым. А ведь ей случалось видеть его и пьяным, и веселым, и полным ненависти, истинную суть которой она поняла много позже. Почему он на ней женился — это она еще могла себе представить. Но зачем ему понадобился ребенок?.. Это душевное уродство было ей совершенно непонятно — настолько непонятно, что она, да, она вообще не считала Кристу его дочерью.

— Сегодня вы что-то выглядите усталой! — сочувственно сказал генерал.

Этот громадный генерал с бычьей головой, сидящей прямо на могучих плечах, которые легко могли выдержать десятки бандерилий, в своих больничных, мышиного цвета шлепанцах напоминал больного, сбежавшего из какого-нибудь военного санатория. Очень странный генерал. Взгляд у него был в одно и то же время добр и беспокоен, даже чуть подозрителен, как это случается с наивными людьми, которые вечно боятся быть осмеянными. Перед ним лежала целая груда идеально отточенных карандашей, хотя писал он на машинке. И писал так, словно колотил кого-то головой об пол. Этим бесподобным способом он уже отстучал толстенный том партизанских мемуаров, а сейчас заканчивал второй. Несколько месяцев назад Мария прочла его книгу и поразилась. Неуклюжий язык, эпитеты, как бильярдные шары, разлетающиеся при первом прикосновении, нескладные метафоры. Но образы людей были до того живыми и осязаемыми, что, казалось, они, как мыши, выскакивали прямо из-под клавиш.

— Нет, — ответила Мария. — Просто у меня сегодня была довольно неприятная встреча.

— Вы слишком впечатлительны, — сказал генерал. — Я при вас даже кашлянуть боюсь, вы тут же вздрагиваете.

Это была правда — его кашель обрушивался на Марию, как орудийный залп, и заставал ее врасплох.

— Нехорошо быть такой впечатлительной, — добавил он.

— Нет, хорошо! — ответила она.

Он сунул пальцы в волосы, жесткие, словно проволочная щетка. Свойственное ему непреклонное, упрямое выражение лица заметно смягчилось.

— Впрочем, может быть, вы и правы! — сказал он. — Только фашистские головорезы были бесчувственны, как чурбаны. Когда расправлялись с нами, конечно. А когда мы принимались за них, рыдали, как дети… Надка! — сказал он не слишком громко.

— Что? — где-то через две комнаты отозвался ясный женский голос.

— Как там с кофе?

— О-ой! — охнул голос, из чего стало ясно, что кофе давно перекипел. Квартира содрогнулась от мощного бега, стекла в книжном шкафу тихонько звякнули.

— Будем продолжать? — нерешительно спросил он.

Ей тоже не очень хотелось заниматься. Когда генерал не был готов к уроку, взгляд его становился виноватым, словно у громадного глупого пса, который только что сожрал хозяйского котенка.

— Надо! — сказала она.

— Почему надо?

— Вот и я об этом думаю. Зачем вам этот английский?

Генерал надулся.

— Потому что мой сын только в этом меня переплюнул. И мне надоело, что он постоянно тычет мне в нос эти свои языки. Будто никто, кроме него, не может выучить иностранный язык! Как бы не так!.. Я три дня пролежал в орешнике вот с этакой раной и все равно справился. А уж с каким-то там языком…