— Там есть статья Мидуэя, — внезапно заговорил дядя.

— Да, я ее знаю, — ответил юноша. — По-моему,ты пошел гораздо дальше…

Старик не ответил. Отвратительно, что он затеял этот разговор, когда за стеной лежит мертвая жена. Он встал, подошел к открытому окну. Худая шея, небрежно подстриженный затылок, одно плечо ниже другого. В голове у юноши вертелись какие-то мысли, похожие на дядины. Почувствовал дядя смерть или нет? Или он попросту еще не отдает себе отчета в случившемся? На вид он совершенно безучастен или, хуже того, — равнодушен. Вспомнить только, как старательно он стучал на машинке, если, конечно, у него, у Сашо, не было звуковых галлюцинаций. Это не укладывалось в голове, казалось невероятным. А может, дядюшка просто немного свихнулся от этой внезапной и неестественной смерти? Вот, скажем, его собственная мать до сих пор словно не в себе, а ведь сколько времени прошло после смерти отца! К тому же дядюшка — человек необычайно тонкий, уж в этом-то Сашо уверен. А тонкий человек не может быть бесчувственным. С тягостным ощущением Сашо прогнал эти мысли. Он ведь привязан к дяде, и надо бы только радоваться, что тот не слишком страдает.

Вскоре вернулся врач. Фонендоскоп по-прежнему висел у него на груди, но белую шапочку он все же сунул в карман. Держался он все так же внимательно и почтительно.

— Ваша жена когда-нибудь жаловалась на сердце?

— Нет, — ответил академик. — У нее никогда ничего не болело. Даже миндалины… Она была исключительно здоровым человеком… Как скала, — внезапно сорвалось у него с языка.

«Да, вот уж точно — как скала!» — подумал юноша. Как гранитная скала на берегу моря, миллионы лет выдерживающая удары волн. От тетки и вправду веяло чем-то вечным, словно от какой-то живой, никогда не стареющей мумии.

— Голова вашей жены туго затянута косынкой. У нее не было высокого давления?

Академик в замешательстве молчал.

— Не знаю, — неловко ответил он наконец. — Может быть… Но она была немного странной, никогда ни на что не жаловалась… Особенно на здоровье…

Так оно и было. Однажды она пролежала целую неделю, белая как полотно, и не проронила ни единого слова. Ему оставалось только догадываться, что с нею случилось.

— Так или иначе, умерла она от инфаркта, — сказал врач. — Если хотите, можно сделать вскрытие.

— Нет, нет! — почти испуганно вскрикнул академик. — Не нужно!

Ему и вправду показалась святотатственной сама мысль о том, что совершенство этого тела будет как-то нарушено.

— Хорошо. Если позволите, я сяду, чтобы написать свидетельство о смерти, — сказал врач.

— Пожалуйста.

Когда наконец врач ушел и шум машины «скорой помощи» затих на пустынной улице, Сашо сказал:

— Я думаю, дядя, надо тебя отвезти на дачу. Завтра здесь будет сумасшедший дом.

— И оставить ее одну? — с укором спросил академик.

«Уж теперь-то вряд ли ее кто-нибудь украдет, — с досадой подумал Сашо. — Вот уж не ожидал, что такой ученый может быть суеверным».

— Не оставим, я привезу мать… Не беспокойся, она все сделает. А ты будешь только мешать.

— Нет! — сказал академик.

Но через полчаса Сашо все-таки сумел его уговорить. Дряхлый «форд-таунус» стоял недалеко, в одной из глухих улочек. Сашо не раз возил в нем дядю и всегда имел при себе запасные ключи. Вскоре машина уже мягко шуршала плохо накачанными шинами по Княжевскому шоссе. Настоящей хозяйкой машины была тетка, которая относилась к ней столь же небрежно, сколь старательно заботилась о себе самой. Впрочем, пользовалась она ей очень редко, машина просто заросла пылью и птичьим пометом, так что Сашо пришлось остановиться на полдороге и локтем протереть хотя бы часть ветрового стекла. Дача находилась у подножия Витоши, не очень большая, но удобная. В ней был водопровод с самостоятельным водозабором, ванна и несколько очень хороших картин Данаила Дечева, неизвестных специалистам. Но с каждым годом академик бывал там все реже. Буйная зелень, жужжанье пчел, непрестанный щебет птиц нагоняли на него грусть и беспокойство, мешали работать. Гораздо чаще на даче бывала его жена, проводившая здесь по нескольку дней. В сущности, дача и возникла по ее инициативе, это она построила ее почти на самой Витоше. Произошло это в короткий промежуток между изобретением атомной и водородной бомб. Тогда среди ее знакомых шептались о скорой войне, и она решила принять меры. Но после изобретения водородной бомбы поняла, что попала в свою же ловушку. От этого кошмара нигде не было спасения, с ним приходилось мириться. И все же до конца она не смирилась, купила в каком-то посольстве «форд-таунус», причем за вполне приличную цену. Наталия с большим вниманием следила за международными событиями, готовая бежать при первой более или менее серьезной угрозе. И действительно, во время Карибского кризиса она под разными тонкими и хитрыми предлогами увезла мужа в глубь Родоп на Нареченские воды. И естественно, страшно там скучала, чуть ли не с отвращением прикасалась ко всем вещам, а ванны вообще не стала принимать, хотя именно они и были выдвинуты в качестве главного предлога.

Через четверть часа они добрались до Витоши и свернули на узкую немощеную дорогу, целиком спрятанную в тени деревьев. Машина здесь двигалась очень медленно, и ветки, шелестя, стучали в боковые стекла. Здесь, под массивной стеной Витоши, было очень темно, с ее мохнатых боков стекали мрак и прохлада. Дача еле заметно белела в глубине двора, заросшего деревьями. Сашо взял дядю под руку и осторожно повел по невидимой дорожке. Рука у старика была сухой, холодной и вроде бы одеревеневшей. И все же — как почувствовал юноша — это была настоящая мужская рука. И походка у дяди оказалась гораздо тверже и уверенней, чем ожидал Сашо. Он оставил его руку и прошел вперед, чтобы показывать дорогу. Но, видно, старик и видел лучше племянника, потому что то и дело предупреждал его: «Осторожно, здесь ступеньки» или «Наклонись, зацепишься за ветку». Наконец. Сашо, слегка пристыженный, добрался до дачи, нащупал выключатель. Их обдало теплым, застоявшимся воздухом, смешанным запахом помады и спирта. Лампа вспыхнула так ярко, что оба зажмурились. Еще одна из мелких маний покойной — освещать помещение ослепительными лампами. О, она ведь не боялась, что кто-нибудь заметит ее морщины, морщины могли быть у кого угодно, только не у нее. В холле на круглом столике стояли две рюмки, одна маленькая, кобальтово-синяя, другая прямая и узкая — для виски. В обеих еще оставалось немного спиртного, в синей как будто фернет. Что касается виски, то вряд ли его пил дядя.

— Ты давно здесь не был? — спросил Сашо.

— Не помню… Несколько месяцев…

А спиртное еще даже не испарилось. Сашо обогнул столик и подошел к запертому окну с наружными деревянными ставнями. Громадная ночная бабочка сидела на чугунной ручке. Крылышки у нее были бархатные, пушистые, усики с желтыми кончиками. Сашо протянул руку, но бабочка не шевельнулась, хотя, казалось, была готова взлететь каждую секунду. Он удивленно коснулся ее пальцами, бабочка отвалилась от ручки и упала на пол. Мертвая и сухая.

И в сердце у него зашевелился непонятный, леденящий холод, наверное, только сейчас он по-настоящему почувствовал смерть.