Тихо колышатся занавески, мерно выстукивает барабан, задавая ритм носильщикам, наложница робко выглядывает из дальнего уголка паланкина, готовая приступить к услаждению великого, но Канги Вайака не спешит обратить на нее взор.

Прикрыв глаза, расслабив могучее тело, великий думает, и мысли его светлы…

Он вспоминает себя недавнего. Вайаку, просто Вайаку, всего лишь рыхлящего землю, одного из многих, выделяющегося разве что силой. Странно, неужели было такое? Можно ли поверить: совсем еще недавно перед ним не склонялись, трепеща, окружающие, и слово его не звучало последним законом в равнинных землях до самого ручья на опушке…

Было, было такое!

А нынче — подумать только! — три десятка больших поселений и без числа поселков малых внимают ему, спеша услышать и выполнить в точности. Лучшие из девушек живут мечтою оказаться в объятиях его, и сильнейшие юноши бредят службой ему, и седые старики толпятся у высокой хижины его, надеясь, что совет их окажется полезен в нужную минуту…

Где ты, почтенная матушка, отчего так рано ушла?

Где ты, уважаемый отец, почему не задержался на Тверди, почему не подождал заветного часа?!

Такого не бывает и в песнях сказителей, когда жители равнины отдыхают после жатвы, такого не должно было случиться. Но случилось. Возникла в небе большая звезда, и была она не белой, как те звезды, что изредка пере— секали Высь, но сперва розовой, а затем алой, словно буянящее пламя. И опустилась она в полях, возделанных людьми нгандва, народом равнины, и вышли оттуда Могучие, несущие добро.

Но никто сперва не сумел понять этого.

Иные назвали их братьями мохнорылых, обитающих на заросшем редколесьем предгорье. Глупцы! И впрямь, с виду были Могучие похожи на мохнорылых, но щеки их были голыми, как шляпка кричащего гриба, а одежды пятнистыми, словно шкура страшного зверя, ужаса сельвы, которого дикари дгаа, обитающие в горах, именуют леопардом…

И велели Могучие, несущие добро, чтобы пришли люди нгандва выслушать их. Не все подчинились. Тогда подняли Могучие в небо красную свою звезду, и плыла она в Выси, повисая над деревнями, проявившими неблагоразумие, и яркие лучи испепелили там каждую пятую из хижин, короткие же стрелы людей нгандва не причиняли звезде никакого зла.

Увидев такое, пришли пахари равнин к подножию алой звезды и, придя, сами удивились числу своему, ибо оказалось их, мужчин, не сотня и не две, но много десятков сотен.

И велели Могучие, несущие добро, чтобы согласились глупые люди нгандва изменить жизнь, и объяснили как. Согласившимся приказали поднять правые руки, но многие отказались; десятки десятков кричали и топали ногами, не соглашаясь. Тогда, не сходя с места, яркими лучами сожгли могучие всех, проявивших непокорство и строптивость, спастись же бегством не было возможности, а тех, кого миновали лучи, догоняли громкие пчелы, посланные пришельцами; тонкие же копья людей нгандва не могли нанести Могучим вреда.

Обдумав такое, решили пахари равнин поступить так, как велели пришедшие с алой звездой, и было это разумно; все подняли правые руки к небесам, а несогласных не оказалось…

—Уф-ф…

Канги Вайака шумно фыркнул, и нагая девушка в уголке встрепенулась. Нет, великому не до нее! Широкой ладонью ухватывает он из туеска пригоршню пряных пластин нундуни, небрежно кидает их в рот, разжевывает и вновь замирает в тихой полудреме.

Так оно и было…

Убедив людей равнины жить по-новому, осмотрели Могучие всех мужчин, не пропустив ни единого, ощупали блестящими прутьями, и каждому определили надлежащее место.

Равные вчера, разделились пахари.

Многим из множества выпала доля трудиться, прокладывая путь Железному Буйволу, и наградою за труд стали зерна, уносящие разум в блаженную даль, а телу дарующие покой. Трижды испробовавший чудесных зерен не мог уже обходиться без них.

Могучие же не скупились, раздавая.

Немногим из множества выпало иное. Громкие палки выдали им Могучие и велели охранять тех, кто трудится. Каждый, обладающий такой палкой, мог посылать громких пчел и убивать на расстоянии; хижины таким полагались лучшие и пища выдавалась в изобилии, и рады были удостоенные.

Но нескольким, избранным из избранных, досталась судьба завидная, небывалая. По решению Могучих стали они теми, кто обладает властью…

— Уфф… — снова фыркает Ливень-в-Лицо, и вязкая капля медово-желтой слюны стекает из уголка губ, слева.

Разве забудет он, как ощупывали его холодные блестящие пальцы, как присасывались к вискам невесомые нити, как трепетало и содрогалось тело от ударов, наносимых ничем? И яркие пятна запомнились так, словно это было вчера: Могучие показывали их парню Вайаке и требовали рассказать, что мерещится ему в россыпи этих пятен.

Страшно было, а порой и больно. Но он вытерпел все, и Могучие улыбались, и хлопали его по плечу, запросто, словно он был одним из них. А потом сказали: ты отныне — не просто Вайака; запомни, ты теперь — Канги Вайака, Ливень-в-Лицо, и быть тебе с сего дня Левой Рукой Подпирающего Высь, наместником половины мира.

Так сказали они и набили рот Канги Вайаки волшебной пищей кхальфах, недоступной смертным; истинное наслаждение таится в такой пище, еде Могучих, и отведавший ее единожды уже никогда не забудет ее вкуса…

Велики и справедливы Могучие; верен новой жизни Канги Вайака; прилежны его люди и отважны воины!

Одно обидно: отчего Подпирающим Высь назвали Могучие толстого и ленивого парня Муй Тотьягу, всем уступающего отважному Ливню-в-Лицо? Почему лучшую хижину отдали ему, и резной табурет, и самых толстоногих женщин?!

Нехорошо, неправильно…

Сколько угодно пищи кхальфах дают Могучие Муй Тотьяге, и брали с собой на алую звезду, чтобы там, далеко, в Выси, показать совету своих старцев, а Муй Тотьяга только и знает, что кивает и поддакивает. Разве это истинный повелитель? Разве таким должен быть владыка владык?!

Неразумно, неверно…

— Пфуй! — раздраженно сплевывает великий.

Он, Канги Вайака, исправит ошибку. Он покажет Могучим свою верность, и они поймут, они поменяют все; Ливень-в-Лицо усядется на резной табурет, и его назовут Подпирающим Высь в равнинах. Для этого и несут его паланкин в стойбище Железного Буйвола, для этого и упакованы в плотную корзину бесценные подарки главному из Могучих!

О, Канги Вайака умен! Он знает путь к сердцу пришельцев с алой звезды!

Два дня и две ночи минуло с тех пор, как пели Могучие, отмечая свой великий праздник: рождение их Бога, пригвожденного к дереву. Удивительно! Разве может Бог родиться? И зачем ему пригвождаться, раз уж рожден?..

Впрочем, Канги Вайаке нет дела до чужих идолов.

Зато он знает: Могучие любят получать в этот день дары. Глупый Муй Тотьяга дарит им женщин, и лучшую свинину, и прекраснейшие плоды нундуни, но разве такие простые подношения способны порадовать Могучих?! Нет, только Ливень-в-Лицо достойно почтит их. Вот она, корзина; в корзине же — семь голов, как живые; обработаны головы хоть и в спешке, но по всем правилам. Незваные пришельцы походили на Могучих, но не более того; их белая звезда была не такой, как звезда алая, и, главное, когда люди Канги Вайаки напали на них, они не сожгли их лучами.

Чужаками они были, и потому ни один из них не ушел; нет, один ушел, но его съела сельва, она не любит чужих, и кости беглеца уже наверняка белеют на одной из полян…

Будет подарок Могучим!

Будет много пищи кхальфах Ливню-в-Лицо!

Задумаются пришельцы: кто достойнее — он, угадывающий желания, или неразумный Муй Тотьяга?

Если же спросят: отчего дали уйти последнему, Канги Вайака не растеряется; не он виновен, нет, виновны громкие палки, выданные Могучими; отчего они так часто ломаются, нуждаясь в замене?..

Славные мысли, дельные мысли!

Сладостная истома зарождается в чреслах, и плоть наместника отвердевает, наливаясь темной кровью.

Уловив знакомый зовущий щелчок пальцев, девушка вновь выныривает из-под вороха тканей. Упругие груди тяжелы и соблазнительны, набухшие соски кажутся розовыми ягодами, сладковатый запах готовой к употреблению женщины бьет в ноздри.