– А чем же именно я вас интересую?

Виллем ван Моондооте уже знал: вот он, тот единственный шанс, сулящий спасение. В добрую волю начальства отца Агустина стоило верить только до тех пор, пока не оставалось иного выхода. А хозяевам не-беса он, видимо, нужен и, значит, может ставить условия.

– Ну как же! Вы гордо и непреклонно отказались от помилования. Об этом мельком сказано в Антверпенской хронике, и, поверьте, в ваше время на подобный поступок способен не каждый. Однако позвольте первый вопрос: как вы пришли к отрицанию диктата клерикалов? Зрителей нашей передачи из созвездия Козерога это очень интересует.

– Э нет, друг мой! – Минхеер Виллем улыбнулся сладчайшей из своих улыбок. – Здесь я никаких переговоров вести не буду. Мы же деловые люди, а я привык беседовать с деловыми людьми у них в конторах.

– Простите, но это невозможно, – ответил не-бес, и ван Моондооте наконец почувствовал себя в своей стихии. Угодно поторговаться? Извольте, сударь!

– Вы полагаете?

– Безусловно. У нас нет ни энергетических возможностей, ни исторического права.

– Друг мой, право предполагает обоюдное согласие на сделку. Я готов ответить на любые вопросы, но только не здесь – это мое единственное условие.

В ходе дальнейших переговоров ван Моондооте окончательно понял, что не-бес вызволять его отсюда не хочет даже за две тысячи гульденов. Минхеер Виллем любил и умел договариваться с серьезными партнерами, но совершенно не понимал тех, кто отрицал принцип взаимной выгоды. Для таких у него были иные доводы. Весьма убедительные – недаром он приторговывал и черной слоновой костью.

– Вам все же придется свести меня со своими ратманами![1] – с этими словами минхеер Виллем притянул к себе щуплого не-беса, несколько раз встряхнул и с размаху ударил о стенку. Что-то хрустнуло. Ван Моондооте подошел к скорчившемуся на полу «глашатаю» и отрывисто, как некогда на палубе невольникам, рявкнул:

– Ты отведешь! Иначе…

Он поднес крепкий волосатый кулак к самому носу оглушенного пришельца. Тот, всхлипывая, ощупывал себя. Под пальцами что-то позвякивало. Набренчавшись вдоволь, не-бес поднял голову и посмотрел на рослого контрагента глазами, полными слез:

– Эх ты, питекантроп, ты же мне канал накрыл. Я ж теперь только по аварийке умотать смогу. Ну и хрен с тобой. Сиди тут, поджаривайся.

Под курткой щелкнуло, и в камере заметно потемнело, а не-бес начал очень медленно погружаться в пол.

– Врешь, не уйдешь! – минхеер Виллем попытался уцепиться за курчавую шевелюру пришельца. Но рука не поднялась, словно скованная. «Глашатай» хихикнул.

– Не-е-е, сволочь, не выйдет! На тебя-то энергии хватит.

Проскрежетал замок, и на пороге в багровом свете факелов появился отец Агустин.

– Виллем Хендрик Ханс ван Моондооте! Сын мой, Святой Трибунал рассмотрел твою мольбу и… Что это? С нами Пречистая Дева! Держите его!

Крестясь на ходу, в камеру ворвались стражники. Первый замер на ступеньках, словно окаменев, но остальные обрушились на погружающегося в пол не-беса, пыхтя, выдернули его, встряхнули и пинком направили к ногам отца Агустина. С омерзением патер пнул ногой помятого пришельца и гневно воззрился на бывшего партнера.

– Истинно глаголил пресвятой Доминик: «Не верь молящему тебя!» Ты обманул мое доверие, червь земной, и Церковь исторгнет тебя. Заприте его, братья! Это же исчадье зла с молитвой ведите за мной…

То, что принесли далеко за полночь, уже не могло бы служить глашатаем. Покопошившись некоторое время на пороге, истерзанный не-бес медленно пополз в угол к не замеченной монахами мортирке. Ван Моондооте проводил его безучастным взглядом: коммерческий опыт подсказывал ему, что полутрупы хорошими партнерами не бывают. Слабым голосом не-бес обратился к мортирке. И та заквакала ему в ответ на испорченном испанском:

– ВЛИП, ИДИОТ… КАРЛОС, ПОЗВОЛЬТЕ, Я ПОПРОБУЮ?.. ЗА СЧЕТ ЧЕГО ПОПРОБУЕШЬ? ЛИМИТЫ КОНЧИЛИСЬ… НО ВЕДЬ ПОГИБНЕТ!.. ПЕРЕСТАНЬ СЛЮНИ РАСПУСКАТЬ, САМОМУ ТОШНО… НО, КАРЛОС… ПРЕКРАТИТЬ РАЗГОВОРЫ! ГЕНРИХ, ВАМ ЕСТЬ ЧТО СКАЗАТЬ?..

Кучка тряпья на полу камеры молчала и тихо плакала. Последними словами, выпрыгнувшими из мортирки, были: «Бедный дурачок». Здравый смысл подсказывал минхееру Виллему, что все кончено; он успокоился, подчинившись неизбежному, и из полудремотного оцепенения уже под утро его вывел нарушивший молчание небес.

– Слушай, сволочь, там, в хронике… Что это за демон, которого спалили вместе с тобой?