После выхода из подъёмника я надел лыжи и взобрался на самую вершину горы. День был поразительно ясным.

Передо мной открывалась захватывающая панорама швейцарских, австрийских и германских Альп. Горы возбудили во мне то же чувство колоссальной энергии, которое я испытывал в Атлантике во время сильного шторма. Возникало желание одолеть их так же, как преодолевались громады волн. Я бросился в стремительное скольжение вниз по крутым склонам, мимо наиболее опасных утёсов, пока череда деревьев не заставила меня сбавить скорость. Лишь через несколько часов после головокружительных спусков на лыжах с горы я снова увиделся с Марикой в гостиничном номере.

Война ещё не коснулась городка в горах. Мирные дни следовали один за другим. Регулярно по утрам я поднимался на Нобельхорн и скользил на лыжах по её склонам, пока не наступало время для встречи с Марикой. По вечерам мы сидели в ресторане, танцевали или смотрели кино. Если исключить мои интенсивные спортивные упражнения, дни и ночи проходили в мире и спокойствии. И всё же здесь, как и в других местах, война оставалась мрачной реальностью, достаточно было повернуть регулятор настройки приёмника. День за днём и ночь за ночью радио сообщало о прорывах нашей системы ПВО бомбардировщиками союзников, предупреждая граждан рейха об ожидавшихся воздушных налётах или уже происходивших. Бесконечно повторявшиеся трагические вести омрачали атмосферу очаровательной деревушки. По мере того как неделя подходила к концу и приближалось время моего вступления в командование подлодкой, я терял спокойствие всё больше и больше. Горы, снег, катание на лыжах и даже Марика постепенно теряли свою привлекательность.

За три дня до моего отъезда в утренних новостях сообщалось о том, что предыдущей ночью Франкфурт снова подвергся жестокому воздушному налёту, самому разрушительному за всё время войны. В отсутствие связи с Франкфуртом я не мог узнать о судьбе родных. Теперь ничто не могло удержать меня на курорте. Мы с Марикой покинули его одновременно, но расстались в Имменштадте, где ранее встретились. Её поезд ушёл на восток. Я сел в экспресс, шедший к озеру Констанца, на Шварцвальд, Франкфурт.

Мой поезд поднимался и спускался по холмам, следовал через леса и долины. В сумерках он добрался до Лин-дау, острова на озере Констанца, и через час прибыл в темноте и тумане в Уберлинген. Здесь, вдали от воющих сирен воздушной тревоги, жили мои родственники. Их волновали будничные дела. Они ничего не знали о войне на море и, вероятно, забыли о моём существовании, поскольку гром фанфар, возвещавший о наших победах, давно умолк.

Когда паровоз нашего поезда стоял под парами, я заметил при слабом свете тусклого фонаря одного пассажира, поднимавшегося в вагон. На нём был армейский мундир. Когда он проходил мимо окна моего тёмного купе, я узнал своего дядю. Я пригласил его к себе, слегка изменив голос:

– У окна есть свободное место, герр майор. Дядя чиркнул спичкой, поднёс её пламя к моему лицу и затем спросил:

– Как, чёрт возьми, ты оказался в этом уголке?

– У меня было несколько дней отпуска, – ответил я. – Теперь возвращаюсь на фронт через Франкфурт.

Последовала пауза, достаточно долгая, чтобы заподозрить неладное дома. Я быстро спросил:

– Вы что-нибудь слышали о моих родителях?

– Они живы, но не вернутся во Франкфурт. Они потеряли там все. Твои родители укрылись в привокзальном отеле в Карлсруэ. Я видел твою мать два часа назад.

Я сжал губы. К счастью, было слишком темно, чтобы дядя мог разглядеть выражение моего лица. Должно быть, его исказила гримаса горечи и печали, когда я подумал о злоключениях своих родных, о страданиях и несчастьях моей страны.

Мы помолчали. Затем дядя стал рассказывать мне о своём новом назначении коменданта лагеря военнопленных. Он поведал мне истории о войне совсем иного рода, войне, в которой безумие силы состязается с безумием бессилия. Назначение дяди на эту должность состоялось в результате длинной вереницы неудач. Он не ладил с режимом с января 1933 года. Из-за его оппозиции нацистской партии правительство запретило газету, которую он издавал. Дядя несколько лет провёл во внутренней эмиграции, получая поддержку лишь от родственников. Война призвала мужчин на военную службу. Дядя, как бывший офицер кайзеровской армии, был мобилизован, повышен в звании и вскоре назначен комендантом лагеря.

За час до полуночи мы с дядей распрощались в самом тёмном уголке Шварцвальда, в холодном помещении вокзала, где несколько женщин добровольно готовили кофе и суп для солдат, ехавших транзитом на фронт. Я хлебал горячий бульон, пока не пришло время садиться на поезд, направлявшийся в прирейнскую равнину. Медленно, после шестичасовой утомительной езды, он прибыл на вокзал Карлсруэ. Я побежал через привокзальную площадь в отель. Коридорный повёл меня в номер, где разместились родные.

– Кто там? – ответили на мой стук.

Я назвался себя.

Отец выглядел бледным и как-то быстро поседевшим. Мать и Труди заплакали при моём появлении. Чтобы порадоваться воссоединению семьи, отец предложил спуститься вниз позавтракать.

– За завтраком проще беседовать, – добавил он.

Однако и за столом разговор не клеился. Труди, все ещё не пришедшая в себя, молчала. Мать, больше её испытавшая в жизни, вскоре успокоилась. Отец сообщил, что они пересидели воздушный налёт в бомбоубежище. Им пришлось провести там несколько часов. Он сокрушался, что оставил дома вещи, которые хотел сохранить. Я принял решение нанять грузовик и отправиться во Франкфурт, чтобы забрать оставшиеся пожитки.

Мы отправились поездом в Дармштадт, нашли шофёра с грузовиком и поехали просёлочной дорогой во Франкфурт. Въехали в город с юга и последовали дальше мимо многочисленных разрушенных дымившихся зданий. Пожарные все ещё откапывали погибших под развалинами. Мы видели ряды покойников, аккуратно уложенных на тротуарах и прикрытых одеялами.

Грузовик проехал мост через Майну, прогромыхал среди обломков и почерневших фасадов разрушенных зданий. Мы пересекли привокзальную площадь, объезжая воронки от бомб, и въехали на разорённую Савиништрассе. Горы развалин и остатки полуразрушенных стен – вот всё, что осталось от стройных и красивых рядов зданий. Грузовик остановился перед грудой битого кирпича и стекла, на месте которой когда-то был наш дом. Первый этаж примыкавшего к дому здания ещё оставался целым, но был засыпан обломками верхних этажей. Бетонное основание дома держалось прочно, поэтому спасатели смогли пробить проход в наше здание и вывести моих родных и их соседей в безопасное место. Только это счастливое обстоятельство не сделало меня сиротой.