Шторм мешал мне прицелиться своим ПУС и метко выстрелить, поэтому я решил дать два веерных залпа.

– Герр капитан, – обратился я к командиру. – Я пускаю четыре торпеды с носовых аппаратов по левому борту.

Зигман понял. Он подкорректировал курс, и «У-230» вышла на угол атаки, обойдя с фланга колонну конвоя. После моей команды «Пли!» лодка вздрогнула четыре раза. На часах было 23.20.

Четыре торпеды ушли веером. Капитан развернул лодку, чтобы предоставить мне возможность дать ещё один залп. Однако «У-230» врезалась носом в набегавшую волну, лишив меня возможности действовать дальше. Но вот вырос огненный шар. Попадание! Затем вторая вспышка! Третья! Три мощных взрыва взметнули в небо фонтан огня и искр. Затем пожар стал затухать. Транспорты медленно догорали, их подъёмные стрелы торчали в ночи. Конвой подавал сигнал бедствия. Сигнальные ракеты взвивались вверх и падали, однако шторм уносил фейерверк, как клочки горящей бумаги. Парашюты осветительных факелов не раскрывались, они стремительно неслись в воду. Вскоре место сражения окутала тьма. Далеко за кормой три подбитых транспорта медленно уходили под воду.

Где-то на северо-востоке прогремел ещё один взрыв. Конвой атаковали другие подлодки, раздробив силы его боевого охранения. Вверх взметнулась стена огня и воды. Пока громыхала битва, мы отстали от конвоя, чтобы зарядить торпедные аппараты. Торпедисты внизу; начали тяжёлую работу, помещая торпеды в аппараты при помощи тележек и цепей. Чтобы облегчить им работу, капитан повернул на восток по ветру.

Затем мы обнаружили эсминец, силуэт которого чернел среди беснующейся морской стихии. Двигаясь против течения, он зарывался носом в волны. Двигаться на восток нам было легче, чем эскорту – на запад. Громады волн били в надстройку эсминца, вызывая столь опасный крен, что корабль почти касался жерлами орудий поверхности моря. Я был убеждён, что находиться на подлодке безопаснее, чем на надводном корабле, и никогда бы не сменил своей профессии подводника. Под ураганный ветер наш экипаж трудился до седьмого пота, заряжая торпедные аппараты, поддерживая работу двигателей и плавучесть лодки.

Когда торпедные аппараты были перезаряжены, мы потеряли конвой из вида. С рассветом начали снова искать его среди громад волн. «У-230» карабкалась на гребни, задерживалась наверху, срывалась вниз и зарывалась в подошвы волн. Эти часы рискованного пребывания на мостике дарили нам прекрасные мгновения. Когда лодка поднималась на гигантскую волну, мы видели с альпийской высоты глубокие ямы, оказывающиеся в 50-60 метрах ниже. Когда же лодка срывалась вниз, нам казалось, что верхушки волн смыкаются, закрывая небо. Водяные валы, вздымаясь на семидесятиметровую высоту и накрывая нас на мостике, заставляли на долгие секунды задерживать дыхание и придавливали к мостику. К 9.00 высота волн настолько выросла, что в таких условиях стало бессмысленно искать конвой. Приказ капитана на погружение был встречен командой с удовлетворением. Вскоре мы опустились на глубину 140 метров, ощущая даже там лёгкое покачивание от бесновавшегося на поверхности шторма.

Около полудня, когда я дремал в своей койке, прозвучал голос, как будто из потустороннего мира:

– Шум винтов по пеленгу 3-5.

Акустик произнёс это шёпотом.

Шум, должно быть, исходил от транспортов конвоя или эсминцев. Зигман приказал стармеху поднять лодку на перископную глубину. Снова я натянул на себя водонепроницаемый костюм и застегнул его до подбородка. Как только «У-230» поднялась на глубину 60 метров, огромная волна вынесла её из воды, как теннисный мячик. Секундами позже мы с командиром выскочили на мостик. Озираясь кругом, пока цепляли за ограждение стальные пояса, мы уставились друг на друга в изумлении. Подлодка всплыла прямо в середине конвоя!

Не более чем в 400 метрах к востоку под ураганным ветром боролся за выживание повреждённый транспорт. Несколько ближе другой транспорт, у которого был разбит мостик, беспомощно барахтался в воде. Ещё шесть судов, поднявшихся на гребнях продольных горообразных волн, обнажили свои медленно поворачивавшиеся винты. Они выстроились в линию, став удобными мишенями для наших торпед. Повсюду вокруг нас двигались транспорты, большей частью повреждённые. Гигантские волны безжалостно колотили их по корпусам и надстройкам, ломали поручни как солому, срывали со шлюпбалок спасательные шлюпки, деформировали дымовые трубы, гнули мачты и стрелы кранов, пробивали пробоины в корпусах, срывали крышки грузовых люков, разбрасывали грузы по палубам и швыряли за борт. Одна за другой волны били по рулям транспортов, деформируя их баллеры и перья. Чтобы потопить их, не требовалось никаких торпед.

Армада судов, которая тащилась по штормовому морю на восток, была не способна контролировать свой курс. Наша подлодка, находившаяся в окружении транспортов с боевым вооружением на борту и в пределах досягаемости артиллерии эсминца, сама столь неистово плясала на волнах, что могла не опасаться атаки противника. Я представил себе впечатление, которое произвело на экипажи транспортов наше появление. Их ужасала перспектива безнаказанного торпедирования нами транспортов одного за другим, в то время как они были не способны защищаться или избежать гибели. Мысль об этом вызывала ликование в моей душе. Однако «У-230» также не могла атаковать конвой, поскольку торпеды, выпущенные в бушующем море, не попали бы в цель. Мы могли сделать только одно: нырнуть под воду и укрыться от шторма в безопасной глубине.

Через 20 часов радиограмма из штаба обязала все подлодки прервать атаки потрёпанного конвоя и доложить о своём местонахождении. Нам сообщили также, что другие лодки потопили шесть транспортов из той же армады. Двенадцать подлодок беспрерывно атаковали её днём и ночью, пока погода не заставила прекратить операции.

«У-230» подала свой голос в эфире, сообщив: «Потоплены три транспорта тоннажем в 16 тысяч тонн. Ждём новых указаний».

Однако три наши подлодки не смогли связаться со штабом. За успех мы заплатили высокую цену – потерей «У-187», «У-609» и «У-624».

Остаток февраля мы продолжали патрулировать свой район охоты в условиях не прекращавшегося шторма. Потери союзников за этот месяц составили 60 кораблей тоннажем более чем 350 тысяч регистровых брутто-тонн, немного больше, чем в феврале прошлого года. 1943 год обещал нам более удачную охоту, чем прежде. Беспокоила только малочисленность конвоев по сравнению с ростом наших амбиций.