И все же поведение членов Уэлдонского ученого общества было в какой-то мере извинительно. Подумать только! Этим одержимым сторонникам воздушных шаров еще более одержимый сторонник летательных машин наговорил кучу пренеприятных вещей. И где? В их собственном лагере! А затем, когда с ним собирались поступить, как он того заслуживал, наглец скрылся!

Все это требовало отмщения. Как могли люди, в чьих жилах текла американская кровь, оставить подобное оскорбление ненаказанным? Назвать потомков Америго потомками Кабота! Такое утверждение показалось тем более возмутительным, что с точки зрения истории оно было вполне обосновано.

Поэтому члены клуба рассыпались по Уолнет-стрит, а затем мелкими группами углубились в соседние улицы и постепенно обшарили весь квартал. Они подымали жителей с постели и насильно осматривали их дома, обещая возместить убытки, нанесенные этим вторжением в частную жизнь обывателей, неприкосновенность которой так свято чтут англосаксонские народы. Но весь этот шум и суета ни к чему не привели. Робура нигде не нашли, не обнаружили никаких его следов. Если бы даже он скрылся на воздушном шаре Уэлдонского ученого общества, – и тогда он не был бы более недосягаем. Битый час продолжались поиски; в конце концов членам клуба пришлось прекратить их и разойтись; но предварительно они поклялись продолжать свои розыски на всей территории обеих частей Америки, составляющих Новый Свет.

К одиннадцати часам вечера тишина в квартале мало-помалу восстановилась. Филадельфия могла, наконец, вновь погрузиться в благодетельный сон, – завидная привилегия городов, которым посчастливилось не стать промышленными центрами. Члены ученого общества думали теперь лишь о том, чтобы скорей возвратиться домой. Мы упомянем только наиболее значительных из них. Уильям Т.Форбс направился в сторону своей огромной тряпично-сахарной фабрики, где мисс Долл и мисс Мэт давно уже приготовили ему вечерний чай с патокой его собственного производства. Трак Милнор также заторопился на свою фабрику, паровой насос которой пыхтел день и ночь в самом далеком предместье города. Казначей Джем Сип, публично изобличенный в том, что его кишки на целый фут длиннее, чем положено человеческому организму, возвратился домой, где в столовой его ожидал вегетарианский ужин.

И лишь двое самых выдающихся сторонников воздушных шаров, казалось, и не помышляли о возвращении восвояси. Воспользовавшись удобным случаем, они беседовали с еще большей язвительностью, чем обычно. Это были непримиримые дядюшка Прудент и Фил Эванс, председатель и секретарь Уэлдонского ученого общества.

У дверей клуба слуга Фриколлин ожидал своего господина, дядюшку Прудента.

Он двинулся за ним следом, нисколько не интересуясь предметом разговора, который грозил довести обоих коллег до рукопашной.

Итак, они «беседовали». Говоря по правде, лишь желание смягчить истинный характер того, что происходило между председателем и секретарем клуба, подсказало нам это слово. На самом же деле оба самозабвенно и яростно спорили, что объяснялось их давним соперничеством.

– Нет, милостивый государь, нет! – повторял Фил Эванс. – Если бы я имел честь состоять председателем Уэлдонского ученого общества, подобного скандала никогда, слышите, никогда, бы не произошло!

– А как бы вы поступили, если бы удостоились этой чести? – поинтересовался дядюшка Прудент.

– Я заставил бы замолчать этого беззастенчивого наглеца еще прежде, чем он успел раскрыть рот!

– Я полагаю, что заставить человека замолчать можно лишь после того, как он заговорит!

– В Америке, милостивый государь, это необязательно, вовсе необязательно!

И непрерывно обмениваясь весьма едкими колкостями, оба наших героя углублялись в улицы, которые уводили их все дальше от дома; они оставляли за собой квартал за кварталом, так что на обратном пути им предстояло проделать немалый крюк.

Фриколлин покорно следовал за ними; но его весьма тревожило, что дядюшка Прудент шел совершенно пустынными в тот поздний час местами. Фриколлину не по душе были такого рода прогулки, особенно в полночь. В самом деле, темнота все сгущалась, а едва народившийся месяц только начал свой ежемесячный обход.

Поэтому Фриколлин то и дело озирался по сторонам, стараясь разглядеть, не следуют ли за ними какие-нибудь подозрительные люди. И тут, как на грех, он заметил пять или шесть здоровенных молодцов, которые, казалось, не выпускали их из виду.

Негр невольно нагнал своего господина; но он ни за что на свете не посмел бы прервать разговора, несколько отрывочных фраз из которого достигли его ушей.

Словом, случай пожелал, чтобы председатель и секретарь Уэлдонского ученого общества, сами того не подозревая, направились в Фэрмонт-парк. В пылу спора они перешли через Скулкилл-ривер по знаменитому металлическому мосту, на котором им повстречались лишь несколько запоздалых прохожих; в конце концов они достигли огромного загородного парка, где обширные луга чередовались с живописными рощами, превращающими его в красивейшее место в мире.

Тут страх с еще большей силой овладел Фриколлином, ибо он заметил, как пять или шесть теней проскользнули вслед за ним по мосту через Скулкилл-ривер. Зрачки его так расширились, что поглотили почти всю радужную оболочку. А сам Фриколлин весь съежился, собрался в комок, словно тело его обладало такой же способностью сжиматься, как у моллюсков и некоторых членистоногих.

Дело в том, что слуга Фриколлин отличался редкой трусостью.

Это был чистокровный негр из Южной Каролины, с огромной головой на тщедушном теле. Ему недавно исполнился двадцать один год, так что он никогда не был рабом, даже по рождению. Но это мало на нем отразилось. Ломака, сластена, изрядный лентяй, Фриколлин в довершение всего был еще отчаянным трусом. Он находился в услужении у дядюшки Прудента всего три года, а его уже раз сто едва не выставили за дверь; если этого не сделали до сих пор, то единственно из боязни, как бы его преемник не оказался еще хуже. Надо помнить, что, живя в доме человека, всегда готового принять участие в самом дерзком предприятии, Фриколлин каждую минуту рисковал попасть в такое положение, когда его мужество могло подвергнуться самому суровому испытанию. Зато служба у дядюшки Прудента имела немало преимуществ: Фриколлина не слишком бранили за чревоугодие и еще меньше – за нерадивость. Ах, слуга Фриколлин, если бы ты мог провидеть грядущее!

И зачем только он не остался в Бостоне, в услужении у некоего семейства Снеффель, которое отказалось от задуманного путешествия по Швейцарии лишь из опасения возможных обвалов? Такое место подходило Фриколлину гораздо больше, чем дом дядюшки Прудента, где прочно укоренилось безрассудство.

Но как бы то ни было, он оказался в этом доме, и господин в конце концов привык к недостаткам своего слуги. К тому же Фриколлин имел одно немаловажное достоинство: хотя, как сказано, он был чистокровный негр, речь его не походила на неправильный говор его сородичей; и этого нельзя было не ценить, ибо нет ничего неприятнее ужасного негритянского жаргона с бесконечным употреблением притяжательных местоимений и глаголов в неопределенной форме.

Итак, достоверно установлено, что слуга Фриколлин был трус; о таких людях принято говорить: «Робок, как молодая луна».

Мы считаем уместным выступить против такого сравнения, весьма обидного для белокурой Фебеи, кроткой Селены, непорочной сестры лучезарного Аполлона. В самом деле, по какому праву обвиняют в робости планету, которая, с тех пор как возник наш мир, всегда смотрела земле прямо в лицо и ни разу не повернулась к ней тылом?

Тем временем дело приближалось к полуночи, и узкий серп «оклеветанной бледноликой красавицы» мало-помалу исчезал на западе, скрываясь за высокими кронами деревьев. Лучи ее, пробиваясь сквозь ветви, рисовали кружевные узоры на земле. И от этого парк казался не таким мрачным.

Свет луны позволил Фриколлину оглядеться вокруг.