Поглощенный своим делом, месье Бюгараш расхаживал по капитанскому мостику. Когда же у входа на ют показались Марсель и Жан, капитан спустился к ним пожать руки:

— Надеюсь, ночь прошла спокойно, господа?

— Да, вполне, — ответил Марсель, — лучше не может быть. Не знаю ни одного гостиничного номера уютнее каюты на «Аржелесе».

— Я того же мнения, месье Лориан, — заявил Бюгараш, — и не могу себе представить, что можно жить где-то, кроме как на борту парохода.

— Скажите об этом месье Дезиранделю, — посоветовал молодой человек, — и если он разделяет ваш вкус…

— Нет, такое я не скажу ни этой рептилии, ни остальным, подобным ему, поскольку сия публика совершенно неспособна оценить радость морского плавания! — воскликнул капитан. — Это же настоящие сундуки, и место им — в трюме! Такие пассажиры просто срам для судов! Впрочем, если платят за проезд…

— Да-да! — смеясь подтвердил Марсель.

Жан, обычно разговорчивый и экспансивный, выглядел чем-то озабоченным и на этот раз ограничился тем, что пожал морскому волку руку, участвовать же в разговоре не стал.

Но Марсель не отставал от капитана.

— Как вы считаете, когда покажется Мальорка?

— Мальорка? Около часу дня. Вскоре мы увидим самые высокие из гор на Балеарских островах.

— А мы сделаем остановку в Пальме?

— Да, где-то до восьми вечера, на то время, какое нам потребуется на погрузку товаров для доставки в Оран.

— Надеюсь, мы успеем осмотреть остров?

— Остров — нет, но город Пальму, который, как говорят, того заслуживает, вероятно.

— Что значит «как говорят»? А вы сами разве не бывали на Мальорке?

— Бывал. Раз тридцать, если не сорок.

— И вы никогда не осматривали остров?

— А время, месье Лориан, время? Разве оно у меня есть?

— Ни времени… и, быть может, ни охоты?

— И правда, нет охоты! Есть люди, которые скверно чувствуют себя на море. А вот мне не по себе на суше!

И тут Бюгараш расстался с собеседником и вернулся на капитанский мостик.

Марсель повернулся к двоюродному брату:

— Жан, что это ты сегодня с утра молчалив, как Гарпократ?[41]

— Потому что думаю, Марсель.

— О чем?

— О том, что я тебе сказал вчера.

— А что ты мне сказал?

— Что у нас появилась единственная в своем роде возможность сделать так, чтобы этот господин из Перпиньяна усыновил нас.

— И ты все еще размышляешь об этом?

— Да, признаться, всю ночь я ломал над этим голову.

— Жан, ты это серьезно?..

— Вполне. Ведь ему хочется иметь приемных детей, так пусть возьмет нас! Лучших ему, я уверен, не найти.

— Ну и фантазер же ты, Жан!

— Видишь ли, Марсель, быть солдатом — это очень даже неплохо! Вступить в Седьмой африканский стрелковый полк — дело вполне почетное. Однако я боюсь, что армейская карьера сегодня совсем не то, что раньше. В доброе старое время люди воевали по три, а то и по четыре года. Продвижение по службе, повышение в чинах, награды — все это было обеспечено. Но нынче война — я имею в виду европейскую — стала почти что невозможной, если учесть огромную численность армий, которые нуждаются в управлении и прокормлении. Для наших молодых офицеров, во всяком случае, для большинства из них, реальна лишь одна перспектива — выйти в отставку в чине капитана. Военное ремесло, даже в случае большой удачи, теперь уже никогда не даст того, что давало лет тридцать тому назад. Большие войны сменились большими маневрами. С социальной точки зрения это, безусловно, прогресс, но…

— Жан, — прервал его кузен, — нужно было думать об этом раньше, до поездки в Алжир…

— Объяснимся, Марсель. Как и ты, я всегда готов поступить на военную службу. Однако, если бы богиня, чьи руки полны даров, вздумала бы теперь осыпать нас ими…

— Ты что, спятил?

— Как можно!

— Ты что, уже видишь в этом месье Дарданторе…

— Отца…

— Но при этом забываешь одно условие: чтобы усыновить, ему необходимо было бы опекать тебя в течение шести лет до совершеннолетия. Разве он этим занимался?

— Насколько мне известно, нет, — ответил Жан, — или, во всяком случае, я этого не заметил.

— Вижу, к тебе возвращается здравый смысл, дорогой Жан, поскольку ты снова шутишь…

— Шучу и вместе с тем не шучу.

— И ты ведь хорош: не спас этого достойнейшего человека ни в бушующем море, ни в огне пожара, ни в сражении!

— Да, не спас… Но спасу… или, скорее, мы с тобой спасем его…

— Каким образом?

— Не знаю, но в том, что так будет, ни капельки не сомневаюсь.

— И где это произойдет — на суше, на море или в воздухе?

— В зависимости от обстоятельств, и не исключено, что в ближайшее время нам представится возможность проявить себя.

— Уж не ты ли сам создашь такую возможность?

— А почему бы и нет! Мы сейчас находимся на борту «Аржелеса», и, если предположить, что месье Дардантор упадет в море…

— Что, что? Надеюсь, ты не намерен выбросить его за борт?..

— Нет, конечно, но все же… Допустим, он падает в море… Ты и я, мы оба бросимся за ним, словно ньюфаундленды.[42] И вышеозначенные ньюфаундленды, после того как спасут месье Дардантора, становятся приемными собаками… то есть приемными сыновьями.

— Говори лишь о себе, Жан! Ты-то умеешь плавать! А я нет, и если мне представится только такой способ принудить этого замечательного человека усыновить меня…

— Хорошо, Марсель! Я буду действовать на море, а ты — на суше! Но давай договоримся: если ты станешь Марселем Дардантором, я не буду тебе завидовать, а если мне предстоит носить сие блистательное имя, то… Но лучше бы, чтобы он усыновил нас обоих…

— Я не хочу даже отвечать тебе, мой бедный Жан!

— Избавляю тебя от этого… при условии, что ты позволишь мне действовать, как я сочту нужным.

— Вот это-то и беспокоит меня, — возразил Марсель. — Ты ведь высказываешь мысли одна другой безумней, притом с серьезностью, которая за тобой никогда не водилась…

— Потому что над этим стоит задуматься. А вообще не волнуйся: я буду все воспринимать с веселой стороны, и если даже моя затея не выгорит, пулю в лоб не пущу.

— Да осталось ли еще что-нибудь в твоей голове?

— Кое-что еще есть.

— Повторяю, ты просто спятил!

— Оставь!

На этом и прервался их разговор, которому, впрочем, Марсель не придавал никакого значения. Затем, покуривая, друзья стали прогуливаться по юту. Подходя к поручням, молодые люди не раз замечали слугу Кловиса Дардантора, неподвижно стоявшего у корпуса машины в безукоризненной дорожной ливрее.

Что он здесь делал, чего ждал, не выказывая при этом нетерпения? Оказывается, караулил, когда проснется его господин. Такой вот человек состоял на службе у месье Дардантора — оригинал ничуть не меньший, чем хозяин. Правда, между ними существовали и большие различия.

Патрик — так звали слугу, хотя он и не был шотландцем — вполне заслуживал свое имя, унаследованное от патрициев Древнего Рима: изысканные манеры этого сорокалетнего мужчины, отменно воспитанного и столь же приличного, контрастировали с бесцеремонными ухватками перпиньянца, которому он служил по воле одновременно доброго и злого случая. Гладкое, всегда чисто выбритое лицо, несколько скошенный лоб, не лишенный гордости взгляд, полуоткрытые губы, за которыми поблескивали отличные зубы, тщательно причесанные белокурые волосы, хорошо поставленный голос, благородная осанка — далеко не полная и чисто внешняя характеристика Патрика, державшегося с таким видом, будто он член английской палаты лордов. Находясь в услужении у богатого перпиньянца пятнадцать лет, он не раз испытывал желание расстаться с ним. Точно так же и у месье Дардантора не раз возникала мысль указать слуге на дверь. В действительности же они не могли обойтись друг без друга, хотя трудно было вообразить натуры более противоположные. Не жалованье, впрочем довольно большое, привлекало Патрика, а убежденность, что хозяин доверяет ему абсолютно, что было вполне оправданно и заслуженно. Но его самолюбие очень страдало от фамильярности, болтливости и чрезмерной экспансивности южанина, отличавших господина. На взгляд слуги, месье Дардантору недоставало хороших манер, и он к тому же и не хотел вести себя с тем достоинством, какого требовало его социальное положение. Например, то, как хозяин здоровался, знакомился или выражался, сразу же выдавало в нем бывшего бочара. Ясно, месье Дардантору не хватало соответствующего воспитания, да и как он мог его получить, изготовляя, стягивая обручами и выкатывая из своих магазинов тысячи винных бочек?! Но с подобными вещами мириться нельзя, считал Патрик и не раз пытался втолковать это своему работодателю.