Через минуту она уже лежала в кровати. Софья Михайловна спешно раздевала ее, доктор щупал пульс, Наташа с Катей расспрашивали девушек.

– Ой, некогда рассказывать, – торопливо говорила одна из них, – ну, откопали. Как закончился обстрел, нас сразу из райкома комсомола вызвали. Завалило ее в подвале…

– Разобрали завал, – перебила другая, – а там маленькое местечко уцелело, и лежат на ящике вдвоем с девчушкой маленькой. Спят как миленькие. Насилу разбудили.

– Малышка, видно, совсем цела, ну, а эту, наверно, хватило, – вроде не в себе. Все-таки адрес сказала… Ну, пошли, пошли!

Софья Михайловна ничего не рассказала на другой день Анне Николаевне о том, что случилось с Люсей. Госпиталь сворачивался: распределяли раненых по другим госпиталям, укладывали оборудование. Анна Николаевна сбивалась с ног. День отправки на фронт был уже назначен. На вопрос Анны Николаевны, сказали ли уже об этом Люсе, Софья Михайловна ответила:

– Нет еще. Она на днях зайдет к вам, и вы ей сами скажете.

Два дня Люся почти все время спала. Ее будили, чтобы покормить, и она сразу снова засыпала.

– Это хорошо, – говорил доктор, – отоспится и встанет как ни в чем не бывало.

На третий день Люся поднялась. Она была еще очень слаба, ничего не рассказывала, а на вопросы девочек поморщилась и тихо сказала:

– Не расспрашивайте. Не надо…

И ее оставили в покое. Ходила она еще тихенькая, молчаливая, совсем не похожая на себя.

– Ничего, поправится, – говорил доктор.

А Софья Михайловна и сама теперь не решалась сказать ей о близкой разлуке с матерью. Пусть немного окрепнет. Анна Николаевна о несчастье узнала только тогда, когда Люся окончательно поправилась

Наташа, зайдя утром, с лучиной в темную прихожую, увидала на полу небольшой бумажник. Она подняла его, принесла в комнату и раскрыла. В нем оказалось несколько исписанных разными почерками бумажек и удостоверение члена отряда по бытовому обслуживанию трудящихся. В маленькой наклеенной на удостоверении фотокарточке Наташа узнала одну из девушек, приведших Люсю. Эта девушка, Нина Смолина, видимо, и обронила здесь свой бумажник.

Наташа подозвала Катю, и они стали вместе разбирать исписанные бумажки. Это были короткие письма в райком комсомола. Их было много.

«Помогите, девушки! Мы все лежим и не в силах подняться. Я и трое детей…»

«Вчера умерли муж и сын, помогите похоронить…»

«В квартире № 8 умерли все взрослые, остались двое маленьких ребят. Устройте их куда-нибудь…»

«Пришлите кого-нибудь принести воды, затопить печку, сходить за хлебом…»

Девочки прочитали все и молча переглянулись. Почти на всех бумажках было написано с боку синим карандашом:

«Исполнено. Н. Смолина».

– Мы еще очень хорошо живем, Наташа, – прошептала Катя. – А ты подумай, как эти…

– Да, за Тотика только страшно, – ответила Наташа. – Ну, Катюшка, я сейчас же пойду; надо отнести это все…

– В райком комсомола? Конечно, иди сейчас же. Она, наверное, ищет…

В просторной комнате, где помещался райком, было очень холодно, хотя в углу топилась печка. За столом сидела худенькая, очень бледная девушка в полушубке и шапке-ушанке и разбирала бумаги. Две другие девушки записывали что-то, склонившись над подоконником. Наташа подошла к столу.

– Вот это – Нины Смолиной, – начала она, протягивая девушке бумажник.

– Нины Смолиной? – девушка вскочила на ноги. – Где она? Что-нибудь случилось?

– Нины Смолиной? – воскликнули обе другие и подбежали к Наташе. – Что с ней? Да говори же!

– Да нет, – растерялась Наташа. – Я про нее ничего не знаю. … – И она рассказала комсомолкам все, как было. – А разве она не хватилась бумажника? – спросила она удивленно.

– Ей некогда было хватиться, – заговорила девушка, нервно теребя в руках бумажник. – Когда она вернулась от вас, ее ожидала уж тут женщина из ее дома. Приходила сказать, что отец Нины совсем плох. Мы отпустили Нину на сутки. А вот уже третьи на исходе, а ее нет…

– А может быть, отец… – пробормотала Наташа.

Девушка покачала головой.

– Не может быть. Она знает, как здесь нужна. Нет, что-нибудь случилось с ней самой.

– Что-нибудь случилось, – повторила другая девушка, – а послать узнать некого.

– Вон на сегодня еще адресов сколько, – сказала третья девушка, показывая Наташе длинный список на большом листе бумаги.

– Дайте мне адрес Нины Смолиной, я пойду узнаю…

– Нет, ну куда ж тебе, девочка, это очень далеко.

– Ну и что? Думаете, я не дойду? Я пойду и все узнаю. Я же не маленькая, мне четырнадцатый год, – волновалась Наташа.

– А если обстрел? Это в самом опасном районе. Туда, в сторону фронта…

– Ну и что? И здесь бывает обстрел. Вот же наша Люся попала. Давайте адрес, я сейчас же пойду, – настаивала Наташа.

Девушки переглянулись.

– Хорошо. Иди, – сказала бледная девушка.

Четверть часа спустя, забежав домой предупредить Катю, Наташа шагала через мост Лейтенанта Шмидта.

– Ты только постарайся вернуться засветло; я буду очень тревожиться, – сказала Катя, провожая ее в прихожей. – А Люсе даже не скажу, куда ты пошла.

День был пасмурный и ветреный. С унылым свистом качались оборванные трамвайные провода. Подойдя к мосту Лейтенанта Шмидта, Наташа остановилась и посмотрела вдаль – на ту сторону Невы. Конусообразный снежный холм высился на том месте, где стоял «Медный всадник». «Хорошо спрятали», – с гордостью подумала Наташа. Еще осенью она сама видела, как этот чудесный памятник со всех сторон плотно обложили мешками с песком, а сверху укрыли как бы футляром из досок. «Наверное, с самолетов его было не разглядеть, а то эти варвары непременно сбросили бы на него бомбу! Ну, а пушечному снаряду этой толщи песку не пробить!!» – рассуждала Наташа, поднимаясь на мост.

И вдруг она улыбнулась, – взгляд ее упал на узор перил – лошадки с рыбьими хвостами. Люсины «игрушки»… Как давно был тот разговор о двух мостах! Она знала, что все четыре скульптуры с Аничкова моста сняты и закопаны глубоко в землю. И наверное, еще многое спрятано, укрыто, защищено… Берегут ленинградцы красоты своего города! А разве все убережешь?.. Наташа вздохнула. Она слышала, в очереди говорили, – в Русский музей попала бомба, в театр оперы и балета…