Флейта Пана вернулась поддержать его.

Флейта и арфа. Два самых древних и распространённых инструмента. Флейта потому, что каждый доисторический человек слышал свист ветра в бамбуке. Арфа потому, что каждый доисторический человек слышал звон натянутой тетивы лука. С тех пор они поселились в сердце каждого.

Играя сейчас вместе, арфа и флейта рассказывали самую древнюю историю человечества.

А зрители любят, когда им рассказывают истории.

Поль ослабил силу звука. По-прежнему оставаясь невидимой, Жюли заговорила. Она произнесла: «На дне оврага я нашла книгу».

Прожектор осветил огромную книгу за спинами музыкантов. С помощью особого электроустройства Поль ловко переворачивал её страницы. Зал зааплодировал.

— Книга говорила о необходимости изменить мир, книга призывала к революции… К революции, которую книга называла «Революцией самых маленьких», «Революцией муравьёв».

Другой прожектор выхватил из сумрака фигуру пенопластового муравья, шевелившего лапками и качавшего головой. Лампочки, заменявшие ему глаза, мягко загорелись и сделали его живым.

— Эта революция должна стать особой. В ней не должно быть насилия. Не должно быть вождя. Не Должно быть жертв. Просто переход от старой закосневшей системы к новому обществу, в котором люди будут сообщать друг другу и вместе воплощать в жизнь новые идеи. В книге есть отрывки, объясняющие, как это можно сделать.

Она вышла в центр все ещё тёмной сцены.

— Первый отрывок назывался «Здравствуй».

Жи-вунг вступил ударными. Все начали мелодию, и Жюли запела:

Здравствуй, незнакомый зритель.

Наша музыка — орудие изменения мира.

Не улыбайся. Это возможно.

Ты это можешь.

Ослепительный белый свет залил Жюли, которая, подобная великолепному насекомому, подняла вверх руки и расправила рукава в виде крыльев бабочки.

Поль вентилятором направил на неё поток воздуха, взметнувший по ветру крылья и волосы Жюли. А по залу поплыл аромат жасмина.

К концу этой первой песни зал был покорён.

Поль усилил мощь прожекторов. Теперь ясно были видны напоминавшие насекомых костюмы музыкантов.

Продолжил выступление группы Эгрегор. Им хотелось показать все лучшее и сразу. Жюли закрыла глаза и издала первый звук, к которому присоединились остальные. Они вместе наращивали силу. Инструменты были оставлены, музыканты восьмером стояли кругом в центре сцены, глаза их были закрыты, руки подняты над головами так, словно у них выросли усики.

Их лица одновременно запрокинулись вверх, чтобы дать подняться облаку их голосов.

Произошло чудо. Они стали одним мелодичным колебанием воздуха. Над ними плыл воздушный шар их пения.

Они пели, опустив веки, улыбаясь, как будто голос у них был на всех один, и он перемещался то в одном, то в другом направлении, как шёлковый ковёр, распростёртый над сценой и зрительным залом.

Они бесконечно длили волшебство полифонии, поочерёдно разворачивая шёлковый звуковой полог и придавая ему гораздо более широкое звучание, чем звучание просто песни.

Зал затаил дыхание. Даже те, кто вообще не знал, что такое Эгрегор, были зачарованы подобной смелостью.

Жюли, как прежде, почувствовала счастье и наслаждение от самого процесса пения, возникавшего от работы такой простой трубки, как гортань, и двух банальных влажных голосовых связок. Её горло, ещё умащённое мёдом, просыпалось.

Зал зааплодировал. Музыканты умолкли, минуту помолчали. Жюли поняла, что тишину до и после выступления выдерживать так же важно, как и само пение.

Она запела следующие отрывки: «Будущее принадлежит актёрам», «Искусство фуги», «Цензура», «Ноосфера».

Жи-вунг следил за ритмом, опираясь на науку. Он знал, что музыкальный темп выше ста двадцати ударов в минуту возбуждал зрителей, а ниже — успокаивал. Он менял ритм так, чтобы постоянно удивлять зал.

Давид знаком показал, что пора вернуться к классике в современной аранжировке. Он заиграл на своей супероснащенной электроарфе «Токкату» Баха в ритме тяжёлого рока.

Пленённая публика захлопала в ладоши.

Музыканты подошли наконец к «Революции муравьёв». Поль наполнил воздух запахом влажной земли с едва уловимыми оттенками чабреца, лавра и шалфея.

Жюли развёртывала текст уверенно, задавая музыкальный тон. К концу третьего куплета вступил новый инструмент, чья музыка была необычной, удивительной, звучала как будто надтреснутая виолончель.

Тонкий лучик света открыл всем левый угол сцены, где на красной сатиновой подушечке восседал полевой сверчок.

Крошечный микрофон лежал у него на надкрыльях, а его пение, усиленное аппаратурой, напоминало нечто среднее между игрой на электрогитаре и скрежетом ложки по тёрке для сыра.

Сверчок в крохотном галстуке-«бабочке», который смастерил для него Нарцисс, начал свою сольную партию. Его бешеная жига наращивала темп, басы Зое и ударные Жи-вунга едва за ней поспевали. 150, 160, 170, 180 ударов в минуту. Сверчок сметал все на своём пути.

Все гитаристы рока могли отправляться отдыхать на скамьи любой из консерваторий, такие невероятные ритмические фигуры выделывал сверчок. Звучала музыка не человеческая, а «насекомая». Усиленная современной электроникой, она производила ошеломляющее впечатление. Никогда ещё людской слух не воспринимал таких звуков.

Поражённая публика сначала притихла, потом послышался восторженный ропот, нараставший одновременно с восхищением.

Давид вздохнул с облегчением — сработало. Момент был исторический: Давид изобрёл новый инструмент — сверчок полевой электрический.

Чтобы зрители могли в деталях увидеть выступление сверчка, Поль подключил видеокамеру и проектор, который стал передавать на страницы гигантской энциклопедии изображение солиста.

Жюли вторила вибрато насекомого. Нарцисс с гитарой тоже вступил в диалог со сверчком. Группа как будто хотела посоревноваться с этим сопранино. Сверчок расходился все больше.

Зал ликовал.

Поль наполнил воздух ароматом сосновой смолы и сандалового дерева. Два запаха не только не вступили в противоречие, а даже дополнили друг друга.

Лёгкие аудитории глубоко дышали. Ладони сами тянулись вверх и хлопали. В глубине зала и в проходах люди танцевали под соло сверчка. Было невозможно оставаться неподвижным, слыша такой бешеный темп музыки.

Зрители дошли до исступления.

В первом ряду были девушки из клуба айкидо. Свои прежние майки спортсменки сменили на новые, на которых, ещё не имея возможности найти ничего подобного в продаже, сами написали фломастерами красивыми буквами: «Революция муравьёв», то есть название второго концерта группы, которая уже стала их идолом.

Но сверчок, чьё выступление на публике было все-таки первым, уже выдыхался, изнемогая от жара прожектора, в сиянии которого надкрылья насекомого сверкали, а слизистая пересыхала. Он мог сколько угодно петь при солнечном свете, но не под софитами. Такое освещение было для него грубым. Он утомлённо умолк на «до» верхней октавы.

А певица спокойно перешла к следующему куплету, как будто прозвучало банальное соло на электрогитаре. Она знаком показала на тон понизить звук, подошла к краю сцены и напела:

Нет под солнцем ничего нового.

Мы смотрим на тот же мир все теми же глазами.

Нет больше изобретений,

Нет больше пророков…

И тут произошло неожиданное: зал мгновенно отреагировал, и зрители, присутствовавшие на первом выступлении, эхом ответили:

— Мы — новые пророки!

Она не ждала такого отклика, такого единения. Для всех тех, кто был на первом концерте, песня стала гимном, как будто вечер возобновляется с того самого места, на котором он в прошлый раз так рано оборвался. Жюли воодушевилась:

— Кто мы?

— Мы — новые изобретатели!

Без её сигнала зал подхватил «Революцию муравьёв». Зрители слышали песню лишь один раз, но слова помнили наизусть. Жюли не могла прийти в себя от изумления. Жи-вунг сделал ей знак не бросать: залом надо было управлять. Она подняла вверх кулак.