По мнению Сандерсона, эволюцию можно представить себе в виде Эйфелевой башни. В основании – энергия, выше – материя, планеты, затем – – жизнь. И, наконец, на самой верхушке – человек, самое сложное и позже всех появившееся животное.

Сандерсон развернул на стене схему, которую Лукреция поторопилась переписать, – ход эволюции, как его себе представлял профессор.

– 15 миллиардов лет назад: рождение Вселенной.

– 5 миллиардов лет назад: рождение Солнечной системы.

– 4 миллиарда лет назад: рождение Земли.

– 3 миллиарда лет назад: первые следы жизни на Земле.

– 500 миллионов лет назад: первые позвоночные.

– 200 миллионов лет назад: первые млекопитающие.

– 70 миллионов лет назад: первые приматы.

События человеческой истории, помещенные в эту величественную перспективу, вдруг показались ничтожными, зажатыми в крошечный отрезок времени на острие бесконечности.

– Вы принадлежите к клубу «Откуда мы?», профессор? – спросила Лукреция.

– Конечно. Члены этого клуба, кстати, похожи на жокеев в начале забега, – улыбнуся астроном. – Все мчатся, стремясь к одной цели – открыть тайну происхождения человека, – но у каждого свой особый путь, в правильности которого он пытается убедить остальных.

– А какую теорию о появлении человека на Земле проповедуете вы? – спросил Исидор Катценберг.

Ученый поправил слуховой аппарат и пригласил гостей в свою личную лабораторию. Вдоль стен, на полках и в стеклянных витринах лежали камни.

– Вселенная бесконечна, – начал профессор Сандерсон. – В ней столько планет, что обязательно даже с точки зрения математики некоторые из них должны быть обитаемы. Не обязательно людьми, животными или даже растениями, но, может быть, крошечными живыми существами – бактериями, бациллами, микробами. Некоторых уже обнаружили на Марсе. Между прочим, Вселенную пересекают естественные космические корабли: метеориты.

Астроном достал из витрины и показал гостям несколько образцов скальных пород.

– Они постоянно путешествуют в космическом пространстве. Иногда падают на планеты, иногда ударяются, отскакивают и отправляются дальше, словно шары в огромном космическом бильярде. Метеориты подобны миллионам сперматозоидов, которые способны оплодотворить гигантскую яйцеклетку планеты.

– Метеориты – это то, что мы называем падающими звездами? – спросила Лукреция.

Профессор Сандерсон кивнул.

– Многие рассыпаются, попав в атмосферу, что и создает видимость движения звезд.

Профессор полагал, что на Землю падает в сутки около трех тысяч осколков космического происхождения. Некоторые из упавших метеоритов имеют достаточную плотность, чтобы содержать воздух, а стало быть, и микробы, бактерии и вирусы.

Астроном достал камешек темного цвета, словно обожженный на паяльной лампе, положил под микроскоп и предложил журналистам посмотреть на него. Он показал им крошечные следы, размером в несколько микрометров, в виде кружков и червячков.

Профессор считал, что тут сомнений быть не может. Метеориты оплодотворили Вселенную. Один принес на Землю жизнь, второй – вирус, уничтоживший динозавров, третий – микроб, под воздействием которого у приматов произошла мутация и появилась странная болезнь: очеловечивание.

Впервые гипотезу панспермии выдвинул в 1893 году швед Сванте Аррениус, в 1902 году ее поддержал англичанин лорд Кельвин. Затем о ней надолго забыли. Но в 1969 году в Австралии был найден метеорит «Мэрчисон». Он содержал семьдесят неповрежденных аминокислот, восемь из которых входят в состав человеческого белка!

Оппоненты могли возразить, что белки, окаменевшие при вхождении в атмосферу, были мертвы. Однако недавно был открыт прион, белок, который выдерживает очень высокие температуры. Прион сильнее вируса и способен гораздо быстрее передавать болезнь.

– Адам появился благодаря приону? – удивилась Лукреция.

Профессор Сандерсон был убежден в этом. Человечество каким-то образом берет начало от вируса внеземного происхождения, поразившего обезьян, которые в результате мутировали.

– Любая болезнь заставляет нас эволюционировать, – заметил астроном.

Он погладил метеорит, словно кошку. Высказанное им соображение было результатом долгих размышлений, которые шли вразрез с общепринятой точкой зрения.

Сандерсон стал доказывать свою теорию, согласно которой любой грипп, краснуха или гепатит немного изменяют свою жертву.

– С начала времен болезни способствовали эволюции человечества. Чума научила нас гигиене, холера заставила фильтровать воду, туберкулез помог открыть антибиотики. Кто знает, сколько пользы принесут нам новые болезни, которые сейчас так пугают людей?

Исидор Катценберг бродил по комнате, трогая то гладкий камешек, то осколок странной формы, рассматривал приборы и предметы, но не пропускал ни слова из того, что говорил Сандерсон.

– Каждая болезнь приносит с собой знание. Рак – болезнь, снижающая возможности к общению – здоровые клетки не могут передать больным информацию о том, что они должны прекратить размножаться. СПИД – болезнь любви, клетки не могут отличить то, что им полезно, от того, что вредно. Неспособность верно оценивать и контактировать, не это ли характерные признаки нынешнего состояния человечества? Чтобы победить эти болезни, человечество должно измениться. Затем придут новые болезни, которые будут способствовать новому витку развития.

– Эти соображения, наверное, вызывают немало споров в клубе «Откуда мы?» – сказал Исидор Катценберг.

Ученый признал, что иногда заседания проходят в напряженной атмосфере. Особенно сильны разногласия между верующими и атеистами, между дарвинистами и ламаркистами.

– Но если в астрономии нет доказательств и можно одновременно утверждать диаметрально противоположные вещи, в палеонтологии дело обстоит совершенно иначе. Здесь ученый может заставить заговорить любой осколок кости.

– Как профессор Аджемьян? – спросил Исидор.

Астроном вздрогнул, но не ответил. Журналист подошел к ученому вплотную и резко бросил:

– Вы ненавидели профессора Аджемьяна. Сандерсон удивленно попятился.

– Почему вы так думаете?

– Ваше лицо передернулось, когда вы услышали его имя. Лицо человека – это приборная доска с индикаторами.

Сандерсон пытался взять себя в руки, но не смог унять дрожь.

– Аджемьян… Профессор Аджемьян был странным человеком. Но я никогда на него не обижался. Даже после произошедшего со мной несчастного случая.

– Какого случая?

Сандерсон дотронулся до своего слухового аппарата.

– Моя глухота – последствие одной из злых шуток Аджемьяна. Однажды он подошел ко мне и шепнул: «Ну что, хочешь услышать Большой взрыв?» И, прежде чем я успел ответить, он взорвал большую петарду прямо у меня над ухом. Вот такой у него был юмор. Он считал, что человек, страстно увлеченный Большим взрывом, должен его пережить. И неважно, что у этого человека чувствительные барабанные перепонки. После этого случая я стал слышать на восемьдесят процентов хуже, а ведь слух помогает нам ориентироваться в пространстве гораздо больше, чем зрение.

– Это вы его убили?

– Нет.

– А кто, по-вашему, мог это сделать?

Грохот разлетевшегося вдребезги окна показался астроному еле слышным звяканьем. Лукреция едва успела повалить ученого на пол, как над стулом Сандерсона просвистел огромный камень, и посыпались осколки.

Осторожно поднявшись, профессор и его гости увидели сквозь разбитое окно того, кто бросил булыжник. Это была обезьяна. Она сидела на ветке и наблюдала за последствиями своей выходки. А затем, размахивая руками, скрылась, прыгая с дерева на дерево.

– Обезьяна! – воскликнула Лукреция.

– Она хотела убить меня! – испуганно сказал Сандерсон, ощупывая лоб, на котором, благодаря Лукреции, осталась лишь царапина.

– Почему обезьяна хотела убить человека? – спросил Исидор.

Профессор Сандерсон быстро оправился от потрясения.

– Это Конрад, – прошептал он.

– Конрад?