– Нет. При чем тут ваша психокинетика? И профилактика?

– Человек – тоже в определенном смысле радиостанция. Очень сложная, сотни, если не тысячи, взаимодействующих колебательных контуров. Сплошной поток сигналов, шумов, наводок извне. И такой же непрерывный поток сигналов от него во внешний мир. Теперь – кто корреспонденты, собеседники? Конечно, Солнце, Земля, грозы, трамваи и троллейбусы с искрящими токосъемниками, но главное – люди. Чем больше людей, тем оживленнее работает станция. Больше контактов, интенсивнее обмен – информацией, энергией. И, конечно, наибольшая активность на своей волне, на волне, общей с близкими людьми – родственникам, друзьями, женой, детьми. Допустим, человек заболевает. Нарушаются нормальные ритмы работы каких-то органов, сбивается настройка, возникают биения. Но от близких людей продолжают поступать сигналы на своей волне, они накладывают извне правильные ритмы, помогают удержать или восстановить настройку. Чем больше вокруг нас по-настоящему близких людей, тем успешнее идет подрегулировка, восстановление нормы. А когда человек одинок, ему намного труднее сохранить стабильность ритмов. Он подвержен частым сбоям настроения, ухудшается информационный и энергетический обмен, а за ним летит к черту и обмен веществ. Создаются условия для прогрессирующих заболеваний… Отсюда вытекает смысл профилактики. Постоянное активное общение с подлинно близкими людьми. Здоровая семья, настоящие друзья, благожелательные отношения на работе – вот профилактика…

– И все? Так просто? – разочарованно протянула Тамара.

– Даже банально. А что поделаешь? Ведь банальные истины житейского плана выковывались веками – чисто эмпирически, без обоснования и осмысления. Это правильно, потому что много раз давало положительный результат – вот стандартный путь возникновения банальной истины. Человек не должен быть одиноким. Нельзя расставаться с близкими. Мы нужны им, они – нам. Есть какой-то печальный парадокс в том, что, став взрослыми, мы покидаем своих родителей. Биологически тут все на месте: когда дети выросли, родители уже не нужны. Сами по себе они ценности не представляют, продление рода обеспечено, пусть себе помирают. Законы биологии жестоки. Постоянное омоложение популяции, быстрая смена поколений – все способствует ускорению эволюции, повышает приспособляемость вида… Но мы уже не просто биологические объекты, мы люди! Разум и социальный характер популяции «гомо сапиенс» резко меняют шкалу ценностей. Мы теперь сохраняем свой вид не за счет биологической эволюции, а за счет социального и научно-технического прогресса. В этих условиях наличие здоровых людей с большим жизненным опытом становится выгодным для популяции, независимо от того, произвели они потомство или еще нет…

– Послушайте, Анатолий Максимович, но ведь все это – самая обыкновенная мораль, только загороженная учеными словами.

– А вы чего хотели? Мораль – это эмпирически выработанные правила оптимального поведения человека в обществе. А под ними – всегда железный фундамент биологической, социальной, экономической необходимости. И если научные выводы начинают противоречить морали, не спешите пересматривать мораль, лучше проверить выкладки…

– Какой у нас странный разговор. Потому что необычный. Не о еде, быте, конкретной работе, а о самом важном, общем. Очень нужный. Как генеральная уборка – помогает все расставить по своим местам… Вы понимаете? А то я так смутно, нечетко говорю…

– Я вас очень хорошо понимаю. Мне легко вас понимать. Мы работаем на одной волне.

– Это значит, мы могли бы стать близкими друзьями?

– Да.

– Но вы уезжаете.

– Вы приедете ко мне лечиться. В Марьину рощу, в клинику, в пятницу к девяти утра.

– Вы уже говорили.

– Не говорил – передавал. Вы приняли. Кстати, подумайте о переквалификации. Не знаю, сможете ли вы активно лечить, но чутье у вас есть. Карьера шамана-диагноста вам обеспечена.

– Я приеду. И подумаю. А пока – до свидания.

– До встречи. И простите, что внес в вашу душу смятение.

– Прощаю. И благодарна за это.

– И еще… – Он вдруг поймал себя на том, что затягивает прощание. – нет, ничего. Все.

Замолк, улыбнулся, резко махнул рукой – и сбежал.

На следующий вечер Саврасов уехал в Москву. Больше оставаться в Чаеве он не мог. Завтра наступит новая рабочая неделя: клиника, обходы, дежурства, амбулаторный прием по пятницам. Ночные вызовы из неотложки. Заполненная, насыщенная жизнь умелого и известного врача. Особо модного, потому как недавно опального. И все же, несмотря на прошедшую опалу и непрекращающиеся интриги, нужного людям… Такая жизнь облегчает одиночество, не оставляет на него времени.

Мысли его снова обратились к Чаеву: «В общем, все здесь осталось в порядке. Тетка через месяц будет практически здорова – и надолго, года на три. Особенно, если пойдет в нянечки. Да и Ольге я строго-настрого приказал забегать каждый день, заботиться, помогать. Завтра вечером надо позвонить Татьяне в Ташкент, отругать, чтоб чаще писала. Конечно, письма – это не то, но ритмический настрой они передают… А сам? Сам когда писал последний раз? Когда приезжал – просто так, не по вызову? Вон как красиво проповедовал о пользе морали, распинался, что нельзя расставаться с близкими, оставлять их в одиночестве – а что же сам? Почему должна о мамане заботиться безалаберная Ольга? Ей самой нужна забота, вон, сердце уже уходила, как старая баба. Конечно, я ее малость подлатал, на первое время полегчает, но это халтура, ей нужен настоящий курс лечения. И девчонку запустила, балда… Может быть, хватит уже? Хватит Москвы, напряженности, интриг, дрязг, дискуссий. Уехать в Чаево, поселиться у тетки, работать в больнице – есть и здесь больные. Учить молодых. Тамару вот. Славная она… Впрочем, Тамара – не проблема. Ее-то и в Москву выписать можно, если что заладится… А вот тетка… Уехать. И бросить дело. Не довести. Угробят. Опала кончилась, но так недавно, что ее и возродить можно. Нет, ни за что нельзя уезжать…»

Плохо было на душе у Саврасова. Он попросил у соседа сигарету и спички, вышел в тамбур, закурил и прижался лбом к холодному стеклу. Снаружи неслась зябкая сырая ночь, иссеченная косым осенним дождем. В выщербленной раме подрагивала вода. На стрелках она выплескивалась и неровной струйкой сбегала по грязной двери…

1976