Несколько раз они просились к нам на работу ремонтировать Стену, а когда снова рухнула правая башня, один из них настоял-таки на том, чтобы я его принял, и на ломаном китайском языке принялся рассказывать мне, что видел в какой-то дальней-предальней стране мост, в опору которого замуровали человека. Показывая на свои глаза, он клялся, что видел вот этими самыми глазами замурованного, и попросил клочок бумаги, чтобы нарисовать мост. «Мостик совсем небольшой, а все равно понадобилось принести жертву, чтоб не рухнул, — продолжал турок. — А такая бесконечная стена, разве она будет стоять без жертвоприношения?»
Несколько дней спустя он явился снова, опять заговорил о том же и на сей раз нарисовал мост. Когда я спросил, почему мост изображен вверх ногами, турок побледнел. «Сам не знаю, — ответил он. — Может, потому, что так он отражался в воде. Вот так, вверх ногами, он приснился мне позапрошлой ночью».
Когда он ушел, мы долго рассматривали странный рисунок. Крестиком, как он нам пояснил, было помечено место, где замуровали жертву. Я так долго и напряженно смотрел на рисунок, что мне почудилось, будто мост в самом деле колеблется. Или, быть может, на меня так подействовали слова турка, что ему запомнился не столько сам мост, сколько его отражение в воде. Таким он видится воде, а она, как объяснял турок, видит все иначе, чем, допустим, человек или земля. Это вода потребовала жертвы (так, по крайней мере, гласит предание), а точнее, чтобы замуровали, погубили человека.
Настала ночь, и лунные лучи, косо падая на камни Стены, вычерчивали тут и там какие-то человекоподобные лики. «У, проклятый», — бранил я про себя турка, по вине которого, как мне казалось, я стал замечать это недоброе сходство. А потом мне подумалось, что вот так же, как это перевернутое изображение моста, ходят, наверное, по земле добрые и дурные вести. Может быть, и народы вот так же дают знать о себе друг другу задолго, за сотни, а то и тысячи лет до того, как явится наконец официальная делегация с документами и черными печатями.
Кочевник Кутлук
Начальники снова собрались на курултай, пришел ярлык от хана Тимура: ни за что не переходить за Стену, иначе — конец, таков приказ; но чем больше мне говорят нельзя, тем сильнее мне хочется перейти, увидеть города, женщин, одетых во что-то воздушное под названием шелк, как они отражаются в зеркалах, говорят, щелки наслаждения в их телах слаще меда; да только эта каменная громадина не пускает меня, она будто давит на меня, так и подмывает вонзить в нее нож, но что ей нож, когда землетрясение с ней не справилось; ах, когда они сошлись в поединке — эта каменная громада и землетрясение, как я орал: «Давай! только ты можешь ее развалить!», да что толку, эта уродина одолела само землетрясение, задушила его; я плакал, глядя на его предсмертные судороги, так бьется о землю раненый конь, пока не издохнет; какая жалость, мне стало тоскливо, как когда-то в степи Бек-Пек-Дала, я еще сказал тогда начальнику Абага: «Такая тоска, прямо хоть вой», а он мне: «Это же Бек-Пек-Дала, Голодная степь, это голод на тебя действует, если и не твой, так кого-то еще, так что давай скачи быстрее, сынок». Все так говорят: «Скачи быстрее и не останавливайся, сын степей», а эта каменная дура не пускает меня, опять она на моем пути, так и льнет к шкуре моего коня, притягивает его к себе, да и меня самого затягивает в свою мертвящую известь, ой, что это, она засасывает, губит меня, я пропал, пропал, ох…
Смотритель Шунг
Дни, словно состарившись в одночасье, еле тянутся. Мы никак не оправимся от потрясения, которое испытали в конце недели.
Как только его повозка остановилась возле нашей башни и он объявил: «Я из Двадцать второго музыкального управления», сердце мое сразу почуяло недоброе. Когда я поинтересовался, что это за Двадцать второе управление и действительно ли они намереваются устраивать концерты для воинов и строителей или показывать им отрывки из опер, он расхохотался и долго не мог успокоиться. «Наше управление этим не занимается», — сказал он.
То, о чем он нам поведал после, было столь удивительно, что мой помощник не выдержал и прервал его. «Неужели это все правда, а может, ты просто потешаешься над нами?» — воскликнул он умоляющим тоном.
Мы слыхали и прежде, что некоторые управления и высокие учреждения, сохраняя свои названия, постепенно поменяли содержание своей деятельности, но чтобы дело дошло до того, что управление флотом начнет заниматься главным образом заготовкой средств для повышения мужской силы императора, а военным флотом станет командовать главный дворцовый евнух, — такое нам и в голову прийти не могло. «И это еще не все, — продолжал он. — Знаете, чем занимается управление медных рудников и всего плавильного производства? А кто ведает внешней политикой? А большими стройками?»
Мы слушали его раскрыв рот, а он, наслаждаясь нашим ошарашенным видом, сам же и отвечал на тот или иной свой вопрос, словно бросая нам подачку. «Тайной слежкой, а также оскоплением будущих евнухов занимается Центральная библиотека», — рассказывал он, понизив голос. И, не давая нам опомниться, поведал о том, что евнухи в императорском дворце сговорились и в последнее время творят что хотят. Они-де скоро вообще захватят власть, и тогда Китай, нашу Поднебесную, Срединную империю, можно будет с полным правом назвать империей Поднебесных скопцов…
Он долго смеялся, потом погрустнел. «Вы смеетесь, потому что не знаете, какой это кошмар», — сказал он, хотя мы не только не смеялись, но сидели с каменными лицами. И все же он и дальше каждую свою фразу начинал со слов «вот вы смеетесь, а…». Выходило, будто бы мы смеемся из-за того, что не осознаем всей глубины бедствия. Откуда нам знать, что оскопление удесятеряет у мужчины жажду власти и так далее и тому подобное.
За ужином, во время которого он много выпил, и особенно после ужина, подталкиваемый желанием покрасоваться перед нами и покичиться тем, что явился к нам аж из самой столицы, он принялся рассказывать нам о самых страшных тайнах. Было видно, что он большой болтун, однако это ни в коей мере не умаляло смысла того, что он говорил: по всему чувствовалось, что его рассказ абсолютно правдив. Когда заговорили об угрозе с севера, он прямо-таки зашелся от смеха. Война с кочевниками? Неужели же вы, чиновники, так наивны, что поверили этим глупостям? Ремонт Стены? Да он никакого отношения не имеет к войне. Напротив, это первейшее условие тайного соглашения с варварами. Чего вы выпучили глаза? Как раз варвары-то и потребовали ремонта.
— Ой, не надо! — вскрикнул мой помощник, схватившись за голову.
Наш гость заговорил опять, более спокойно. Да, действительно, Китай когда-то возводил Стену для защиты от кочевников, но ведь с тех пор прошло столько времени и столько произошло перемен…
— Изменилось многое, и очень сильно, — продолжал он. — Это правда, Китай долгое время опасался варваров, не исключено, что такое может повториться и в будущем, но ведь бывали и такие времена, когда варвары боялись Китая. Мы живем как раз в такое время. Варвары боятся Китая. Потому-то и требовали, даже настаивали на ремонте Стены.
— Но какой же в этом смысл? — вмешался мой помощник. — Бояться какого-то государства и требовать укрепления его стены… тут что-то не вяжется.
— О небо! — воскликнул гость. — Что вы за люди такие — никакого терпения. Дайте мне объяснить все по порядку… А то вылупили глаза и трещите все время как сороки. Все потому, что не знаете сути дела. А суть эта — опасение, страх, если хотите. Слушайте меня внимательно и попытайтесь понять, что страх, который испытывает Китай, — это совсем не тот страх, какой испытывают варвары, хотя слово одно. Китай страшится разрушительной силы варваров, а варвары — разлагающего влияния Китая. Иначе говоря — его дворцов, прекрасных женщин, его шелка. Для них это означало бы погибель, так же как для Китая — стрелы кочевников и степная пыль. Так что Стена-матушка, построенная, чтобы разделить стороны, служила то одной из них, то другой. Сейчас очередь кочевников…
