Plays of Near & Far

by LORD DUNSANY

First printed December, 1922

Александр Сорочан, перевод, 2006

Пребывая в уверенности, что пьесы предназначены только для сцены, я прежде никогда не печатал своих драматических сочинений до того, как они являлись на суд театральной аудитории, чтобы увидеть, можно ли их вообще именовать пьесами. Успешная постановка иногда становилась для меня моральной поддержкой, когда какой–нибудь критик заявлял (так случилось с «Ночью на постоялом дворе»), что пьеса читается неплохо, но сыграть ее нельзя.

Но в этой книге я сделал исключение из неплохого, на мой взгляд, правила, и это исключение — «Полет Королевы». Я слишком мало знаком с менеджерами и театрами и не могу решить, что делать с этим сочинением. У меня есть предчувствие, что пройдет немало времени, прежде чем ее поставят, а я слишком дорожу данной пьесой, чтобы оставить ее в забвении. Эта великолепная история странствовала по всему миру в течение бессчетных столетий, и ее никогда не представляли в драматической форме. Это история о королевском дворе, которую я приспособил для сцены. Дата, которую я указываю, весьма точна: это случилось в июне и случается в каждом июне, возможно, в каком–нибудь уголке сада читателя. Ведь это история о пчелах.

Что касается «Короля Золотых Островов и его решения», эта пьеса как раз относится к тому типу, в котором любители аллегорий могут не без успеха заниматься своими поисками, хоть я и заметил, что аллегорий ни в одной моей пьесе нет.

Аллегория, на мой взгляд, посвящена чему–то локальному и ограниченному, такому как политика, хотя внешне оперирует понятиями более высокого плана. Но не будучи образцовым мыслителем, я смотрю на аллегорию, если я правильно ее определил, как на форму искусства, крайне ограниченную приложением к жизни. Когда человек, в поддержку которого она создавалась, становится олдерменом, когда расширяется эспланада, когда город лучше освещается и убирается — задача аллегории исполнена. Но истина остальных произведений искусства умножается и пребывает в вечности.

И хотя не было такой страны, как Золотые Острова и никогда не существовало такого короля, как Хамаран, все равно то, что мы пишем искренно, становится истиной, ибо мы не можем отражать то, чего мы не видим, а увиденное мы интерпретируем в индивидуальном стиле, используя разные формы искусства.

Между прочим, в повторении трех строк о Зарабардесе есть некоторый смысл, хотя его трудно объяснить, не вдаваясь в проблему ритма. Но сама безжалостность происходящего должна выражаться ясным произнесением слогов, как будто люди, говорящие эти слова, долго разучивали заклинание.

Третья пьеса, «Сырус», посвящена одному из тех редких случаев, когда для художника позволительно и даже обязательно оставить свое высокое искусство ради борьбы с явственным злом. А изобретение «великих новых продуктов» чаще всего и есть великое зло.

«Сырус» — пьеса о Правде и Неправде, и Неправда торжествует. Если бы эта конкретная Неправда не одержала победы в наши дни, мне и в голову бы не пришло бороться с ней. Если б ее было легко победить, ее не стоило бы и атаковать.

Я видел, как ставили эту пьесу: приходский священник был скорее слаб и слегка комичен; определенно, такой человек не будет достойным противником Слэддеру. Хиппантинг должен быть гораздо сильнее: он побежден потому, что данное конкретное зло, как я уже сказал, в наши дни одерживает верх над своими противниками. Не может быть никакого драматизма в столкновении жестокого Слэддера с обычным приходским священником. Ведь искра, которую мы именуем юмором и в свете которой созерцаем большую часть жизни, появляется при столкновении двух кремней, а не кремня и сыра.

Три коротких пьесы, которые следуют далее, говорят сами за себя, как подобает говорить всем драмам на свете.

Дансени.

Король Золотых Островов: Король Хамаран

Королевский Политик

Посол Императора

Гонец Императора

Два жреца из Ордена Солнца

Королевские Вопрошатели

Нубиец Посла

Герольд Посла

Карлик Императора

Главный виночерпий

Глашатай Короля

Королевский Политик. От Императора бежал человек; он нашел убежище при дворе Вашего Величества, в том месте, которое мы именуем священным.

Король. Мы должны выдать его Императору.

Политик. Сегодня из Энг–Батая примчался воин, который ищет того человека. У него с собой копье — знак, подобающий гонцу Императора.

Король. Мы должны выдать его.

Политик. Более того, у него есть эдикт Императора, в котором предписано выслать голову того человека обратно в Энг–Батай.

Король. Пусть она будет послана.

Политик. Но Ваше Величество все–таки не вассал Императора, живущего в Энг–Батае.

Король. Мы не можем ослушаться императорского эдикта.

Политик. Но…

Король. Никто не осмеливался на такое.

Политик. Прошло так много времени с тех пор, как кто–то осмеливался. Теперь Император смеется над королями. Если Вы, Ваше Величество, ослушаетесь его, Император задрожит.

Король. А…

Политик. Император скажет: «Это великий король. Он не повинуется мне». И он содрогнется.

Король. Но… если…

Политик. Император будет бояться вас.

Король. Я был бы рад стать великим королем… но…

Политик. Вы возвеличитесь в его глазах.

Король. Но гнев Императора ужасен. Его гнев был ужасен в прежние времена.

Политик. Император стар.

Король. Он наносит королю великое оскорбление, когда требует выдать человека, укрывшегося в святилище, в той части моего двора, которую именуют священной.

Политик. Это великое оскорбление.

(Входит Гонец. Падает ниц)

Гонец. О Король, я прибыл со своим копьем, я ищу того, кто сбежал от Императора и нашел убежище в той части двора, которую именуют священной.

Король. Не в обычае королей моей династии — выдавать людей из нашего святилища.

Гонец. Такова воля Императора.

Король. Но не такова моя воля.

Гонец. Вот эдикт Императора.

(Король принимает эдикт. Гонец отступает к дверям).

Гонец. Я усядусь со своим копьем у дверей того места, которое именуют священным.

(Уходит).

Король. Эдикт, эдикт… Мы должны повиноваться эдикту.

Политик. Император стар.

Король. Поистине, нам не следует повиноваться ему.

Политик. Он ничего не сделает.

Король. Но все–таки эдикт…

Политик. Он не имеет значения.

Король. Нет! Я не ослушаюсь Императора. Но я не позволю ему осквернить святилище при моем дворе. Мы прогоним человека, который сбежал из Энг–Батая. (Глашатаю) Ступай, Глашатай; возьми жезл из черного дерева, знак изгнания, который лежит слева от моего трона, и укажи им на человека, который скрывается в священном месте моего двора. Затем покажи ему тайную дверь за алтарем, чтобы он смог безопасно исчезнуть оттуда, не показавшись гонцу Императора.

(Глашатай кланяется и берет жезл, вытянув обе руки. Жезл весь черный, кроме верхушки, которая сделана из белой кости. Наконечник тупой и явственно церемониальный. Уходит).

(Политику) Так мы будем избавлены от гнева Императора, и святое место моего двора не будет осквернено.

Политик. Было бы лучше, если б Ваше Величество ослушались Императора. Он уже стар и не посмеет мстить.

Король. Я так решил. Человек будет изгнан.