В неурожайные годы старый отец спасает своими наставлениями семью от голода. «Громада», изумлявшаяся необычными действиями сыновей старика (например, весь озимый посев они прикрывают на зиму старой соломой), в конце концов добивается истины. «Тогда громада с почетом вынула старика из ямы и с той поры запретила сажать стариков на лубок» [100].

Из сравнительного анализа вариантов вытекает, что в ритуале отправления на «тот свет» сосуществовали разные формы. Сводятся они к следующему:

а) зимой вывозили на санях и, привязав к лубку, спускали на нем в глубокий овраг. По-видимому, это был основной способ у населения, располагавшегося на территории современной Украины. Отсюда происходит название обычая — «сажать на лубок», а также выражения типа «пора на лубок», употреблявшиеся на Украине в отношении очень дряхлых или тяжело больных;

б) сажали на сани или на луб и вывозили в мороз в поле или степь; отсюда — фразеологизмы «…посадовити на санки», «на саночки посадовiть», «на саночки» и т. п. ;

в) опускали в пустую яму (в амбаре, гумне и т. п. );

г) сажали на печь в пустой хате;

д) сажали на лубок, везли куда-либо за огороды и добивали довбней (орудие для обработки льна);

е) уводили в дремучий лес и там оставляли под деревом;

ж) топили.

В южнославянских преданиях выявляются и специфические способы. Хотя в них фигурирует как преимущественная форма вынесение в лес и оставление в глуши под деревом, встречаются и другие: удар по голове, покрытой войлоком, или хлебом, помещение в бочку, накрытую войлоком.

В украинских преданиях четко проявляется восприятие обычая как явления отдаленнейшего прошлого. Отчетливее всего это выражено в варианте, опубликованном Б.Д.Гринченко: «3а давньойи давныны старых людей недобри диты вывозили на лубку у провалля» [101]. В вариантах, опубликованных неизвестным автором, обозначившим себя инициалами П. И., время обычая выражено так:

«В старину, говорят, был такой закон — старых людей убивали»…

«Говорят: в старину старых людей, неспособных к работе, убивали, заводили в лес, а там покидали, только то дуже давно було» [102].

Характерно, что ни в одном из славянских вариантов предания не говорится, что этот обычай свойствен именно этому народу. Напротив, народное предание находится в полном соответствии с исторической истиной, представляя явление как древний обычай, как факт отдаленной эпохи, как явление, имевшее место в жизни предков, отголоски которого в различной пережиточной или устно-поэтической форме сохранялись до недавнего времени.

Вариант, опубликованный Гринченко, — единственный, где встречается описание, хотя самое общее и краткое, основного элемента ритуала-«лубка»: «предовги та широки луб». В описании самого ритуала содержатся также некоторые существенные детали: «…сын довел деда до дуже глыбокого яру, посадыв його на лубок, що прынис с собою, спустив на ним батька у самый ныз».

Это писание имеет существенное значение для понимания влияния обычая на традиционную похоронную обрядность, и в особенности похороны умерших противоестественной смертью.

Характер вариативности сюжета в славянской фольклорной традиции важен для понимания как времени обычая, так и стадиального уровня его у славян.

Следует отметить, что все известные нам славянские варианты предания имеют ясно выраженную направленность: повествование об отходе от обычая, об обстоятельствах прекращения его. По-видимому, такой тенденцией объясняется характерное свойство славянских преданий — почти полное отсутствие описания самого обычая. Лишь в немногих вариантах мы имеем односложные указания на те или иные ритуальные действа, самый же ритуал реконструировать только по славянским преданиям невозможно именно потому, что содержат они лишь отрывочные указания на какой-либо отдельный эпизод.

Ясно выраженная направленность особенно отчетлива в украинских вариантах предания. Как построение сюжета, так и детали местной его обработки подчинены определенной тенденции: не только показать нелепость обычая, но и подчеркнуть его социальный вред. Достигается это раскрытием необходимости в управлении обществом той умудренности, которая дается лишь долгим жизненным опытом. Структура сюжета, мотивы и детали содержания, средства образной и словесной выразительности обращены не к описанию самого обычая, а к показу отхода от него, раскрытию причин прекращения.

Вариативность проявляется преимущественно в трактовке обстоятельств, приводящих героя в укрытие.

Они сводятся к двум моментам:

а) распоряжение вышестоящих властей или «громады» о соблюдении обычая, а также давление общественного мнения;

б) прозрение жестокого сына, увидевшего в совершаемом им действии свою будущую участь.

Хотя варианты второй разновидности в дошедшей к нам форме производят впечатление более поздних из-за упрощенности и укороченности сюжета, схематичности изложения, меньшей насыщенности содержания элементами архаики, генетически они, по всей видимости, предшествуют вариантам первой группы. Это можно заключить на том основании, что в вариантах первой группы дети просто прячут старика, пожалев отца, стремясь сохранить ему жизнь. В вариантах второй группы повествование начинается с того, что сын, подчиняясь или просто бездумно следуя обычаю, «сажает на лубок» (в украинских вариантах) или ведет отца в лес и оставляет в глуши под деревом (преимущественно в южнославянских вариантах), но, вдруг поняв, что этим действием уготовляет и себе ту же участь, возвращает старика домой и прячет его в надежном укрытии.

При этом обращает на себя внимание весьма существенное обстоятельство: убежищем старика служат определенные места. Это — зерновая яма. амбар, гумно, погреб, или же подполье, особое укрытие под коморой и т. п. Здесь проявляются связи обычая с аграрной магией: местами укрытия служат, по-видимому, места прошлого отправления ритуала.

Прозрение сына в славянских преданиях образно изображается посредством простого художественного приема: всего лишь одна характерная деталь заставляет исполняющего жесткое действие вдруг сразу осознать и недопустимую жестокость, и полнейшую неоправданность совершаемого, и уготовление себе тем самым той же участи.

В украинских преданиях — это реплика маленького внука: увидев посаженного на санки старика, он обращается к отцу с просьбой принести назад луб или санки. На удивленный вопрос отца обычно отвечает вопросом же, а как он его повезет, когда тот состарится.

Особенно усиливает значимость происходящего в самый драматичный момент действия — выхода из дому — внешне наивное, но полное глубочайшего смысла добавление: «ведь придется новый делать!»

Следует отметить, что эта реплика несет в себе явственное свидетельство разложения обычая, деградации его. Изготовление специальных предметов снаряжения в путь на «тот свет» было одним из главных элементов ритуала. Заявление ребенка образно подчеркивает то обстоятельство, что основной элемент действа утрачивает функцию ритуального предмета, а это означает, что и самое действие утрачивает ритуальный характер, перерождаясь в обыкновение, выполняемое под действием сложившейся привычки, установившейся традиции, не вникая при этом в его назначение.

В южнославянских вариантах это, как правило, реплика самого старика. Его просьба о том, чтобы сын оставил его под тем же деревом, под которым когда-то он своего отца, или сделанное с усмешкой замечание о том, что именно под этим деревом он в свое время оставил своего отца, заставляет сына задуматься над совершаемым им действием и представить себе его последствия в отношении самого себя.

Итак, в украинских вариантах второй разновидности и в вариантах славяно-балканских благополучный конец получает идейную трактовку: сын задумывается над, казалось бы, незначительным, но, в сущности, решающим замечанием ребенка или старика. Соответствие эпизода общей тенденции предания — показ прекращения обычая, причем эпизода, фактически составляющего преамбулу, особенно образно выражено в украинском предании. Сын бросается в яр, вытаскивает старика и возвращается вместе с ним домой: «щоб и його диты не покыдалы, а кормили до самой той поры, пока Бог примет его грешную душу».