Офицеры влезли по приставной деревянной лестнице на стену, и все стало ясно без слов – примерно в полуверсте от форта плотной массой гуляла по степи конница. Тучи пыли почти скрывали всадников. От топота коней гудела земля. Временами из пыльного облака выскакивали несколько верховых и на полном аллюре мчались к форту, но, не доскакав даже на расстояние ружейного выстрела, резко разворачивались и уносились обратно.

– Сукины дети, – наблюдая за ними, зло процедил комендант. – А ну, ребятки, пошлите-ка им гостинец!

Артиллеристы навели пушку. Она рявкнула, окутавшись синеватым кислым пороховым дымом, и ядро полетело в степь. Конные отхлынули подальше от стен форта, но не ушли. Тученков зло сплюнул от досады.

– Кто это? – спросил фон Требин, с любопытством разглядывая всадников. – Хивинцы?

– А черт их знает, – пожал плечами комендант. – Может, хивинцы. Или еще кто: степь большая…

– Атаковать нас они не собираются. – Кутергин опытным взглядом окинул конницу. – Выманить хотят или обложат до подхода основных сил.

– Дураков пусть ищут в зеркале, – заржал Тученков и по-свойски хлопнул Федора Андреевича по плечу. – Выманить? Во им!

Он сложил кукиш и показал его всадникам. Федор Андреевич попросил у него подзорную трубу, но как следует разглядеть конников мешала стоявшая столбом пыль: мелькали цветастые халаты, лохматые бараньи шапки, взблескивало оружие, метались разномастные кони. У азиатов не было даже подобия хоть какого-то строя, но в беспорядочном кружении верховых угадывалась непонятная европейцам тактика и серьезная угроза.

Направив трубу правее, Кутергин увидел далеко в степи еще одно облачко пыли, и оно росло буквально на глазах. Неужели к басурманам идет подкрепление и они вознамерились штурмовать форт? В любом случае им придется спешиться; выстоять же в пешем строю против русских солдат у азиатов нет никаких шансов: пушки ударят картечью, и дело довершат меткие пули и граненые штыки. Но кто знает, какие замыслы родились в головах местных башибузуков?

– Взгляните туда, – вернув подзорную трубу, Федор Андреевич показал коменданту на далекое облако пыли.

Тученков схватил трубу и жадно приник к ней глазом.

– Ага. – Он ехидно засмеялся. – Сейчас начнется потеха!

– Что такое? – Фон Требин вытянул шею, чтобы лучше видеть.

– Денисов идет, – с мрачной торжественностью сообщил Петр Петрович. – Сейчас он им насыпет перцу на хвост! Дайте, ребятки, еще разок!

Артиллеристы снова выкатили орудие, навели его и бахнули по конным. Те отхлынули еще дальше от стен и начали уходить в степь: видимо, они тоже заметили приближавшихся казаков и не хотели принимать бой вблизи форта.

– Все, – буркнул Тученков и поскучнел. – Простите, господа, за беспокойство.

Кутергин и фон Требин спустились со стены. Чувствовалось, что поручик разочарован. Наверное, он ожидал начала ожесточенной схватки и мысленно уже представлял себя раненым героем, спасающим форт. Федор Андреевич улыбнулся про себя и решил: со временем это пройдет, особенно если Николай Эрнестович останется жив в первом бою. Капитану и самому были знакомы подобные мечтания, но от них быстро излечили кровавые стычки в горных ущельях и лесах Кавказа.

Вернувшись к себе, Кутергин умылся, привел одежду в порядок, позавтракал и от нечего делать присел к столу – полистать номер «Русского базара». Услышав за спиной тяжелые шаги и осторожное покашливание, он обернулся. В дверях стоял Аким Епифанов.

– Ваше высокородие, там казак пришел.

– Казак? Зови сюда…

Звать не пришлось. Отстранив рослого Епифанова, в дверь протиснулся кряжистый детина с бородищей вполлица. От него крепко пахло терпким лошадиным потом и пылью. Скинув на земляной пол комнаты какую-то хламиду из рыже-коричневой верблюжьей шерсти, он остался в темно-синем ладном чекмене, обшитом тонкой кожей, и в лохматой черной папахе. На боку у детины висела тяжелая шашка в окованных медью ножнах.

Показав в улыбке крепкие белые зубы, казак стянул с головы папаху, и Кутергин увидел, что голова гостя обрита наголо, как у азиата, а в правом ухе качается серебряная серьга. Никаких знаков различия на чекмене казака не было. По-свойски подмигнув серым озорным глазом, станичник сел на лавку у стола.

«Флибустьер степей, – подумал Федор Андреевич. – Разбойник, вылитый разбойник».

– Ты и есть капитан Генерального штаба? – хрипловатым баском спросил казак.

– Я, – ответил Кутергин. – Но должен вам заметить…

– Не нравится, что на «ты» говорю? – засмеялся гость. – Вижу! Однако стерпел, в бутылку не полез. Молодец! Мне про тебя комендант сказал. Нам с тобой, капитан, в степь идти.

– Значит, вы – хорунжий Денисов?

– Он самый. Матвей Иванович. Зови на «ты», без церемоний. Надо сразу друг дружку понять, а то у нас путь дальний и всяко может приключиться. Лучше иметь ясность: будем друзьями или…

«Однако… – удивился Федор Андреевич. – Лихо заворачивает. Впрочем, чиниться и чваниться действительно ни к чему».

Он подошел и протянул Денисову руку:

– Федор Андреевич! Рад знакомству!

Ладонь у Денисова оказалась жесткой, огрубевшей от поводьев и оружия. Он стиснул пальцы капитана железной хваткой и пытливо заглянул ему в глаза: как, мол, тебе это понравится? Кутергин не уступил: отец еще в детстве приучил его к гимнастическим упражнениям, а позже Федор Андреевич серьезно увлекся верховой ездой и штыковым боем, а в фехтовании на эспадронах был одним из первых в училище; не избежал он и модных одно время в санкт-петербургском обществе уроков английского бокса, а у мирных горцев учился приемам борьбы.

– Сойдемся! – выпустив его руку, заключил Денисов и одним махом сгреб все со стола в сторону. – За встречу да со знакомством не грех и по чарочке! А то в степу ни-ни, только при болезни или ранении, спаси Бог!

Кутергин достал из походного саквояжа бутылку французского коньяка. Матвей Иванович с любопытством поглядел на этикетку и, к удивлению капитана, презрительно хмыкнул.

– Убери! Вино нам ни к чему. Ты молочную водку пил?

– Молочную? – недоуменно переспросил Федор Андреевич. – Нет, не доводилось.

– Вот и попробуешь. Кузьма!

В комнату влетел шустрый маленький казачок, похожий на щуплого подростка. Но на лице у него красовались пышные усы. Одной рукой он придерживал ножны шашки, а другой – бережно прижимал к груди липовый жбан. В мгновение ока на столе появились деревянные пиалы, каравай хлеба и огромный кусок вяленой баранины. С непостижимой ловкостью Кузьма шашкой нарезал хлеб и мясо, налил в пиалы водки и положил рядом с ними пучки зеленого дикого лука.

– Видал? – улыбнулся Денисов. – Урядник мой, Кузьма Бессмертный; за все и про все у него шашка! Чего же ты доблестью казачьей баранину кромсаешь, а, Кузька?

– Так ить всю жисть ей мясо кромсаешь, – хитро ухмыльнулся урядник. – То овечье, то человечье.

– Философ! – Матвей Иванович поднял пиалу. – Ну, будем здоровы и за благополучное возвращение.

Капитан вдруг почувствовал себя в обществе этих совершенно незнакомых ему людей легко и просто, словно он тоже давно насквозь пропах конским потом и горькой полынью. Предстоящая долгая дорога через дикую степь и жаркие пески представилась ему совсем не опасной, а еще вчера мучившие сомнения и предчувствия – просто бредом. Федору-Андреевичу уже не казалось противоестественным пить с утра странную молочную водку с казачьим хорунжим и урядником, закусывать ее бараниной и непонятной зеленью. Будто он был уже там, в знойной полуденной стороне, и сидел с ними на привале у костра, а рядом, позвякивая удилами, паслись стреноженные кони. И капитан тоже поднял пиалу:

– С богом, Матвей Иванович! Будь здоров, Кузьма!

Напиток обжег гортань, и перехватило дыхание. Не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть, Федор Андреевич покраснел, чувствуя, как из глаз покатились слезы. Денисов хлопнул его по спине ладонью и сунул в широко раскрытый рот пучок дикого лука. Капитан сдавил его зубами, и горьковатый едкий сок сразу снял обжигающую боль. Казачье питье оказалось огненным.