– Хиллари! Сынок! – приглядевшись и узнав, воскликнул отец, снимая с себя контакты, приклеенные к телу там и сям. – Привет!

– Здравствуй, Хармон-старший, – голос Хиллари был жестяным, с плохо скрытой неприязнью. – Что здесь происходит? Кто тебе позволил включать крайч-музыку?

– На прошлой неделе я завершил профилактику, и врач…

– Какой?

– Наш личный врач…

– Ты видишь в моих руках трэк? Я набираю номер…

– Я сменил врача.

– Я набираю номер. На счет «три» будет коннект. Раз, два…

– Он берет двадцать бассов за звонок с консультацией.

– Для родного отца мне ничего не жалко.

– Вот как! Тогда давай двадцатку мне, и я скажу тебе правду. Деньги должны оставаться в семье. Никто мне не разрешал, я решил отдохнуть.

Отец поснимал все наклейки и сидел, скрестив мускулистые ноги; сухожилия натянулись, а на голенях и тыле стоп росли черные волоски, контрастируя с матовой бело-розовой кожей.

– От крайч-музыки наступает разжижение мозгов, – менторским тоном начал отчитывать отца Хиллари. – Даже у молодых неоднократно отмечались спазмы сосудов сердца и мозга, влекущие за собой инфаркты, инсульты и скоропостижную смерть; а ты-то что принялся за старое?

– Может быть, я хочу, чтобы меня парализовало и ты бы подтирал мне зад, – парировал отец, развлекаясь.

– Тут и без меня найдется, кому это делать, – Хиллари улыбнулся подошедшей к нему симпатичной девушке. – Как дела, Силико?

– Здравствуй, Хиллари, – засияла она радостной улыбкой. – Тебе что-нибудь нужно?

– Чашку кофе наверх, переодеться и сухую обувь, милочка.

– Ну почему, почему, Хиллари, ты говоришь со мной как андроид, а с андроидами – как человек? – развел руками отец.

– Все уже предопределено, Хармон-старший. Таким я родился. А где мать?

– Не выдержала осады и уехала на месяц на Пасифиду.

– Хм-м…

– Ты должен был догадаться, Хиллари, что после того, как ты стал знаменит, нас буквально засыпали предложениями телестервятники и газетные хищники. Просят рассказать о твоем зачатии и прочих таких же интимных деталях. Мать сбежала, а я отключил всю внешнюю связь, взял большой заказ и как раз попробовал отдохнуть, чтобы решить эту проблему.

– Разом? Вот так?

– Мозг, Хиллари, работает даже во сне. Задействуя полисенсорные каналы, я открываю подсознательные, и тут наступает интуитивный пробой. Когда слишком много и упорно думаешь над чем-нибудь, в конце концов упираешься в мертвый узел – тогда надо полностью переключиться, отсоединить ставшее тормозом сознание, и мозг, предоставленный сам себе, где-то в глубине автоматически решит задачу – и все, готово…

– Что за проблема?

– В одной фирме сделали модернизацию, поставили новейшее железо от TRC. Команда наладки выполнила свою работу и ушла, после чего все стало сыпаться, а треть сотрудников сошла с ума. Как приходят наладчики – все работает, как уйдут – все вновь разваливается; люди болеют, фирма несет убытки… Надо в неделю все это выправить – так, плевая работа, чистая потеха.

– А это по силам тебе и трем твоим сообщникам, для смеха называющим себя «Спасителями»?

– Да только мы и можем что-то сделать в этой ситуации. Любой инженер из группы наладки будет предлагать только те решения, которые указаны в концепции фирмы и вбиты ему в голову. Лишь незацикленный и свежий человек может найти выход из тупика; тут не надо много людей, надо уметь нестандартно думать.

– Никогда не размышлял над этим. Просто мне интересно, как ты еще не прогорел, – Хиллари говорил подчеркнуто неприязненным тоном. Но было видно – это часть игры, маска, к которой он давно привык и которую надевал с тайным удовольствием. Отец же был просто и искренне рад и не обращал на тон Хиллари никакого внимания.

– Когда твой проект закроют, приходи ко мне. Я возьму тебя младшим стажером, и ты, работая пять месяцев в году, будешь получать втрое больше, чем сейчас. Все остальное время ты можешь посвятить играм в куклы.

– Джомар Даглас тоже меня приглашает…

– Не советую. Он уже заложил базис теории, ты будешь одним из многих, кто перенесет его идеи в практику. Надо самому стоять у истоков – тогда зазвучит твое соло. Соло твоего имени. А если нет – то лучше перенести упор на бизнес. Надо уметь с выгодой продавать то, что нам дано. А нам дан особый неотъемлемый дар – интеллект, ум в действии. Да и пора тебе позаботиться о семейном достатке, – отец хитро подмигнул. – Говорят, у тебя девушка есть?

– Да.

– А зачем скрывать, что у вас серьезные отношения? Привел бы в дом, познакомил…

– Боюсь. При твоей обаятельности и напористости, Хармон-старший, тебе ничего не стоит отбить у меня подругу. А что буду делать я? Коротать время с матерью?..

– Правильно делаешь. Я времени даром не теряю. Я уже сходил на вернисаж – по сети, разумеется – и купил картину «Цветы и бабочки». Плотоядные туанские цветочки превращаются в бабочек-людоедов и вторгаются в сознание. Написана мнемоническими фосфоресцирующими красками, меняет цвет в зависимости от погоды и настроения и светится в темноте. Воплощенный онейроид с парашизоидным смещением. Чудо! Блеск! Мечта крайчера!..

Хиллари, уже собравшийся уходить, развернулся вполоборота и, держась неестественно прямо, полюбопытствовал:

– А откуда тебе известно имя моей девушки?

– Ты можешь скрывать что угодно от отца, но от Дорана тебе скрыть ничего не удастся. Сегодня в «NOW» он все рассказал почтеннейшей публике. Но, Хиллари, ты не устаешь меня поражать! Я думал, что я знаю тебя как облупленного, а оказалось, что я ничего не знаю о тебе!..

«Значит, Доран все-таки побывал на вернисаже и растрепал о моих личных делах на весь Город! Я это предчувствовал – но почему отец в таком бешеном восторге? Что-то еще произошло?» Хиллари вновь надел непроницаемую маску и направился к лестнице. Отец протянул ему вслед руки и голосом, в котором звучал еле сдерживаемый смех, продолжил:

– Хиллари, куда же ты? Не уходи, сынок! Ты, дипломированный психолог, объясни мне, дураку, как ты решил связаться с нимфоманкой, наркоманкой и жить в коммунальной семье? Ты, который в юности извел меня, отказываясь прикоснуться к папиллографу, потому что он «грязный»! Ты, с твоим комплексом чистоты и брезгливости! Ты, который даже с людьми не здоровался, боясь какой-то мифической заразы! И вдруг – тройной брак! А как же зараза? Как же гепатит и всякие срамные язвы? А туанская гниль из салона «Ри-Ко-Тан»?..

Последние слова отец выкрикивал, корчась на кровати от хохота и махая ногами, будто он продолжал слушать крайч-музыку. Хиллари, вне себя от ярости, взлетел наверх, прыгая через три ступеньки.

Он отдышался и успокоился уже у себя. Странно приходить в эти комнаты, где ты провел большую (пока еще большую) часть своей жизни, в гости, брать в руки книги, диски – как в библиотеке, с каким-то тягостным и горьким ощущением, что вещи, составлявшие твою жизнь, твое окружение, часть самого тебя, – больше тебе не принадлежат и уже не волнуют тебя, не интересуют. Все, что ты взял здесь, ты должен положить обратно. Словно ты вырос из этого мира, как раньше вырастал из штанов и ботинок, но ты еще не доиграл, не надышался вволю этим ароматом – и так хочется вернуться назад, в ту пору, когда время казалось бесконечным, а мир – частью твоего сна.

Хиллари коснулся полировки стола, посидел в своем рабочем кресле – было удобно и мягко. Он гордился тем, что может открыть гардероб и надеть любой костюм двадцатилетней давности; он ничуть не изменился с тех пор – тот же рост, та же фигура. Вот только чуть тесновато в плечах и жмет под мышками. Да он и не наденет ничего – все это вещи подростка, а он вырос ментально – другой возраст, другое лицо, другой взгляд. Не энергично-вызывающий, а спокойно-сосредоточенный, несущий силу зрелого человека. Он смешно будет выглядеть, надев вещи подростка. Другие времена, другие песни… А кто сказал, что любимое прошлое должно умереть? Слушает же отец крайч-рок – музыку своей молодости… То, что мы любили в юности, мы пронесем в душе через всю жизнь – это самая сильная и светлая любовь, навсегда.