— А мне всегда казалось, — ошеломленно пробормотал я, — что женщина от своего возлюбленного ждет только нежности и защиты.
Сабина покачала головой и с жалостью посмотрела на меня.
— Ты сильно заблуждаешься, Минуций, — ответила она, — и это значит, что ты совсем не понимаешь женщин.
Этой же ночью мы уладили все финансовые вопросы, я не раз благодарил Эпафродия за честность и порядочность, а также воздал должное его таланту укротителя. Утром я отправился в дом Флавия Сабиния, полный решимости сообщить ему о разводе с его дочерью Сабиной. Честно говоря, тестя я боялся больше, чем Сабины, но выпитое ночью вино все еще придавало мне храбрости.
— Я давно заметил, что твой брак с Сабиной сложился неудачно, — заявил мой тесть, избегая смотреть мне в глаза. — Но я надеюсь, что ты не допустишь, чтобы ваш развод повлиял на наши с тобой отношения, разрушил взаимное доверие, уважение и нашу давнюю дружбу. Я ведь окажусь в сложном положении, если ты вдруг откажешь мне в отсрочке платежа по ссуде, которую ты мне предоставил. Мы, Флавии, к сожалению, не столь богаты, как бы нам хотелось. Говорят, что мой брат Веспасиан[19] вынужден даже торговать мулами. После назначения проконсулом[20] в Африку он совсем обнищал. Люди там, якобы, забрасывают его репой, требуя вернуть долги. Боюсь, ему придется отказаться от места в сенате, если обнаружится, что его состояние не соответствует требованиям имущественного ценза.
Мы долго беседовали с Флавием Сабинием о превратностях судьбы, потом я заверил его в том, что наши с ним отношения ни в коей мере не зависят от моего развода, и было уже далеко за полдень, когда мы наконец расстались.
Вернувшись домой, я неожиданно узнал, что Нерон отправился в Неаполь после того, как его внезапно осенила мысль, что Неаполь и есть то самое место, где должно состояться его первое триумфальное явление публике в качестве певца. Ему казалось, что жители Неаполя, большинство которых составляли выходцы из Греции, более восприимчивы к искусству, особенно к пению, чем римляне.
Несмотря на свою актерскую самоуверенность, Нерон перед каждым выступлением волновался до такой степени, что с трудом заставлял себя выйти на сцену. Чтобы справиться с собой и успокоить нервы, ему была крайне необходима признательность публики — бурные овации. Для этого он содержал и возил с собой отряд преторианцев, которые не только следили за порядком и охраняли цезаря, но и громко аплодировали ему, выражая восторг и отдавая дань его великому таланту.
По должности я обязан был сопровождать императора, поэтому немедленно последовал за Нероном в Неаполь.
Великолепный городской амфитеатр был переполнен, а неподражаемый голос Нерона довел публику до полного экстаза. Среди зрителей оказалось немало гостей из Александрии, которые согласно традиции своей родины выражали восторг ритмическим хлопаньем в ладоши.
В середине представления здание театра сотряслось от внезапного подземного толчка. Публику охватила паника, но Нерон продолжал петь, словно ничего не случилось. За такое самообладание зрители наградили его самыми лестными и шумными похвалами, поскольку все сочли его поведение проявлением бесстрашия. Нерон же сам потом признался мне, что, увлекшись пением, даже не заметил землетрясения.
Первый успех настолько окрылил цезаря, что он давал представления несколько дней подряд. Из-за этих представлений была нарушена нормальная жизнь в городе, страдала торговля и даже работа порта приостановилась, а городская казна терпела большие убытки. Отцам города пришлось вмешаться. Совет принял решение о том, чтобы обратиться с просьбой — подкрепленной, разумеется, соответствующим подарком, — к наставнику Нерона по пению, дабы тот предостерег императора об опасности чрезмерной нагрузки и упросил цезаря поберечь свой божественный голос.
Нерон с неохотой, но все же прислушался к мнению наставника, гостей из Александрии наградил подарками за их справедливую оценку его певческого таланта и пожаловал им римское гражданство. Тогда-то он и решил как можно скорее поехать в Александрию, дабы выступить там перед искушенными зрителями, достойными слушать выдающегося певца.
Когда, выбрав удобный момент, я наконец-то поздравил Нерона с блестящим артистическим успехом, он спросил меня:
— Как ты думаешь, Минуций, смог бы я зарабатывать себе на жизнь пением, выступая на сцене, как простой артист?
Я заверил его, что простой артист свободнее и Даже в некоторой степени состоятельнее императора, поскольку ему не приходится сражаться со своими скаредными прокураторами за каждую государственную субсидию, что императору безусловно мешает развивать свой божественный дар. Тут же я добавил, что моя должность претора обязывает меня оплатить по крайней мере одно театральное представление для народа. Однако с глубоким сожалением я вынужден отметить, развивал я свою мысль, что для этого в Риме нет певца достаточно высокого уровня. Я вздохнул и умолк, а затем, изображая смущение, сделал Нерону предложение.
— Если бы ты согласился выступить в моем спектакле, — произнес я тоном просителя, — то популярность в Риме была бы мне обеспечена. Я заплатил бы тебе гонорар в миллион сестерциев, и, разумеется, ты сам выбрал бы пьесу, в которой и сыграл бы главную роль.
Насколько мне известно, никто еще не предлагал певцу столь высокого гонорара за одно-единственное выступление. Даже Нерона удивила моя невероятная щедрость.
— Ты в самом деле считаешь, что мой голос стоит миллион сестерциев и что он поможет тебе завоевать признательность римской публики? — спросил он с изумлением.
Я ответил ему, что, если он согласится, я восприму его согласие как знак величайшей милости, оказанной мне императором, о которой я не мог даже мечтать. Нерон нахмурил брови, делая вид, что размышляет над тем, позволят ли ему императорские обязанности выделить время для выступления. Наконец он сказал:
— Я должен выйти на сцену в костюме актера, на котурнах и в маске. Однако, чтобы придать значимость твоему представлению, я надену маску с изображением собственного лица. Таким образом мы проверим, есть ли у римлян художественный вкус. Я не стану объявлять своего имени до окончания спектакля. На таких условиях я принимаю твое предложение. И думаю, мне следует выбрать роль Ореста[21], ибо я уже давно мечтаю спеть его партию. Я чувствую, как в моей груди закипает огромная сила, эмоции захлестывают меня и, выплеснувшись наружу, потрясут даже бездушную римскую публику.
Артистическое тщеславие заставило Нерона избрать роль матереубийцы, ибо это возбуждало его собственное воображение. Отчасти я понимал его. Сочиняя в свое время сатирическую повесть, я смог освободиться от навязчивых мыслей и жутких переживаний пленника[22], которые едва не привели меня на грань безумия. Убийство же Агриппины оставило в душе Нерона вечно саднящую рану, тягостное ощущение вины, избавиться или, вернее, забыть о котором он мог, лишь всецело предаваясь пению.
Но, получив согласие Нерона, я вдруг испугался того, что, пригласив его выступить в моем спектакле, я подвергаю себя серьезной опасности. Могло ведь случиться, что публика не узнает Нерона и примет его не так горячо, как тому бы хотелось.
Но можно было опасаться и самого худшего. Дело в том, что маска матереубийцы с лицом Нерона могла ввести зрителей в заблуждение относительно намерений устроителей спектакля, и представление сочтут выступлением против императора. Подобная мысль может возбудить публику, и тогда — я погиб. Римляне поверят слухам о том, что Нерон — матереубийца; в городе начнутся беспорядки, вспыхнут бунты и мятежи, и в результате гражданского неповиновения прольется много крови.
Поэтому мне ничего другого не оставалось, как распустить слух о том, что Нерон намерен выступить в роли Ореста в моем спектакле. Многие сенаторы и всадники, особенно люди старшего поколения, придерживавшиеся строгих правил, отказывались верить тому, что император опустится до положения профессионального актера и шута и тем самым сознательно выставит себя на всеобщее посмешище. Выбор роли также заставил их думать о том, что слухи являются лишь дурной шуткой.
