Так они наставляли меня. В их словах звучало сочувствие — они хорошо знали по собственному опыту, какую тяжелую ношу взваливали на мои плечи.

На двенадцатый день всегда проводились священные состязания, на которых окончательно решалось, какой же город станет главным этрусским городом на ближайший год.

Был светлый осенний день, над священным озером и голубыми горами сияло теплое солнце. Лукумоны и другие посланники двенадцати городов заняли места на двенадцати священных камнях. Я вместе с прочими стоял за камнем города Клузия, так как не был еще всенародно признан лукумоном и на плечи мне не накинули еще священный плащ.

Сначала на арену вышел старейший авгур с отполированной до блеска кривой палкой в руке. За ним шагали двенадцать юношей из двенадцати городов. Они были нагие, с пурпурными повязками на лбу; каждый нес круглый щит своего города и священный меч. Кому за кем следовать, определил жребий, ибо все города Этрурии были равны между собой. Каждый из юношей остановился перед посланником своего города.

Затем авгур приблизился к открытым носилкам, где сидела девушка, и проводил ее к каменному ложу в центре арены. Она также была нагая, а глаза ее закрывала плотная повязка. Это была стройная совсем юная девушка. Авгур развязал узел, и повязка упала с ее лица. Девушка испугалась, покраснела, огляделась вокруг и попыталась руками защититься от нескромных взоров. Юноши напряглись, увидев ее; по их глазам было заметно, как они рвутся в бой. Я же ничего не понимал и только изумлялся тому, сколь сильно бьется мое сердце: девушкой этой была Мисме!

Для совершения жертвоприношения ежегодно выбирали самую красивую и благородную этрусскую девушку. Это считалось величайшей честью. Но где они нашли Мисме, почему выбрали именно ее? Я терялся в догадках.

Стояла глубокая тишина, как того требовал обычай. Стыдливый жест Мисме, ее испуганное лицо вызвали у меня подозрение, что согласия участвовать в жертвоприношении она не давала. Но предназначенная в жертву должна была действовать добровольно, поэтому авгур принялся успокаивать Мисме, и в конце концов та гордо вскинула голову, вызывающе оглядела не сводящих с нее глаз юношей и позволила связать себе руки шерстяным священным поясом.

Я сдерживался из последних сил; меня затопило глубочайшее отчаяние, я попытался было уйти. Однако тут я заметил, как изучающе посматривают в мою сторону лукумоны — на их лицах читался явный интерес. Точно так же они смотрели и на Мисме. И тогда я понял, что подвергаюсь очередному испытанию. Очевидно, они полагали, что Мисме — моя дочь, и хотели проверить, смогу ли я пожертвовать собственным ребенком ради соблюдения священного этрусского обычая и доказать, что я — истинный лукумон.

Я не знал, как именно совершается жертвоприношение, но понимал, что каменное ложе посередине арены — это жертвенный алтарь и что юноши станут сражаться друг с другом на мечах. Позже я понял, что тому, кого ранят, но кто сумеет покинуть пределы арены на своих ногах, сохраняют жизнь. Еще я узнал, что если тяжелораненый атлет упадет наземь, но не выпустит меч, то авгур может поднять свой священный посох в его защиту.

Вдруг я почувствовал на себе ясный взгляд Мисме. Она радостно улыбалась мне. И я тут же вспомнил Арсиною. Но красотой Мисме матери уступала — ее стройная фигурка все еще была девичьей и неразвитой. Впрочем, груди ее были круглыми и с розовыми сосками, волосы шелковистыми и вьющимися, ноги длинными и хорошей формы, а бедра — соблазнительными. Теперь она держалась спокойно, нисколько не смущаясь. Наоборот, по сиянию ее глаз я догадался, что она отлично понимала, как вожделеют ее эти двенадцать юношей.

Нет, за Мисме мне нечего волноваться. Она была дочерью своей матери и знала, в какую игру собирается играть. Я с облегчением перевел дух. Неважно, как она попала к этрускам, но на состязаниях она была по доброй воле. За те несколько лет, что мы не виделись, Мисме похорошела, и я гордился ею. Вдруг я встретился глазами с Ларсом Арнтом, который сидел на священном камне Тарквиний. Он то и дело поглядывал на Мисме с таким же восхищением, как и юноши. Посмотрев на меня, он прищурился, как будто желая спросить о чем-то. Не задумываясь, я решительно кивнул.

Ларc Арнт немедленно встал, расстегнул свой плащ и набросил его на плечи тарквинского юноши-борца. Потом он стащил через голову хитон, снял все украшения и браслеты и положил все это на землю, освободился он также и от золотого перстня на большом пальце. Как ни в чем не бывало он взял у юноши меч и щит, занял его место, а ему приказал сесть на священный валун. Тем самым он оказал молодому человеку огромную честь, так что вряд ли юный житель Тарквиний расстроился из-за своего отстранения от состязаний.

Авгур обвел взглядом собравшихся, как бы спрашивая, не возражает ли кто-нибудь против замены борцов, а потом дотронулся посохом до плеча Ларса Арнта, выражая таким образом свое согласие. Ларc Арнт не был таким же загорелым, как юноша; кожа у него была белая и нежная. Гибкий и мускулистый, он выглядел ничуть не старше других атлетов. Полуоткрыв от нетерпения рот, он смотрел на Мисме, а та отвечала ему взглядом, полным любопытства и изумления. На ее живом лице было написано, что ее тщеславию очень льстит внимание одного из богатейших и влиятельнейших тирренов, который намерен рисковать жизнью, чтобы освободить ее и завладеть ею.

Мне же ничего другого не оставалось, как спокойно улыбаться.

Я понял, что все это не более чем веселая шутка богов, которые хотели показать мне, насколько слепым бывает иногда даже самый проницательный человек и что не имеет смысла относиться серьезно к чему-либо, происходящему на земле. Я читал в душе Ларса Арнта, как в раскрытой книге. Без сомнения, впервые увидев Мисме, он был очарован ею, но в то же самое мгновение он понял, как много сможет приобрести, если победит в священном состязании. Ларc потерпел поражение на совещании о внешнеполитических делах. В Тарквиниях после неудачного похода на Гимеру к нему относились куда хуже прежнего. Его старый отец был все еще жив и пользовался большим влиянием, но Арнт очень сомневался в том, что сумеет стать владыкой Тарквиний после смерти Арунса, даже если отец сам назначит сына своим преемником. Ларc Арнт привык действовать смело и напористо, в духе времени, однако его политика досаждала старикам и тем, кто держал сторону Греции.