Мы не могли взять в толк, что же случилось, и только позднее узнали, что сиракузские суда смело покинули Мессину, оставив свои воды без всякого прикрытия, и возле Агригента соединились с флотом Ферона. Оттуда, не теряя времени, они поплыли в карфагенские воды, разогнали военные корабли, которые охраняли морские пути в Эрике, затопили многие грузовые суда и отправились дальше, не обращая ни малейшего внимания на те карфагенские корабли, которые укрылись в гавани Эрикса. Возле Панорма к ним присоединился флот пирата Дионисия, оставленный там некоторое время назад топить грузовые суда карфагенян, — никто не справился бы с этим делом лучше моего старого знакомого. Вот как получилось, что, ни разу не подняв парусов, идя только на веслах, греческие суда совершенно неожиданно окружили нас под Гимерой, в то время как тяжелые корабли Гамилькара, ничего не подозревая, стерегли Мессинский пролив и ждали врага с другой стороны.
Стоило военным греческим кораблям отрезать нас со стороны моря, как мы получили известие о том, что пришли в движение и войска греков на суше: быстрым маршем они приближались к Гимере. Гамилькар тотчас же принял все необходимые меры и отправил многочисленных гонцов — и морским, и пешим путем к своему флоту возле Мессины с сообщениями о ловушке, в которой мы оказались. Но греки так ловко перекрыли все дороги, что до цели добрались только двое сиканов. К сожалению, командиры кораблей Гамилькара не поверили им и приняли приказ следовать к Гимере за военную хитрость врага. Они снялись с якоря лишь тогда, когда прибрежные рыбаки подтвердили им эту невероятную новость об окружении греческими кораблями Сицилии. И, конечно же, опоздали…
На следующее утро греческая армия выстроилась в боевой порядок под Гимерой таким образом, что один ее фланг был у реки, а другой упирался в лес и горы. Вопреки обычаю греки поставили свою конницу в центре, чтобы побыстрее сломать линию войск Гамилькара и открыть себе путь к осажденному городу еще во время битвы. Заметив врага, в глубине леса начали бить в свои барабаны сиканы, и впервые за много дней весь наш лагерь поднялся на ноги еще на рассвете и наши отряды заняли нужные позиции, старательно выполняя приказы командиров.
Когда Гамилькар увидел, где стоит греческая конница, он решительно изменил план боя и стянул с обоих флангов людей для укрепления нашего центра. Это были тесно сомкнутые шеренги тяжеловооруженных иберийцев и ливийцев, ибо Гамилькар не доверял нам, этрускам, и не верил в наши силы. Мы были обижены и оскорблены, а кроме того, нам очень не понравилось, что соединенные между собой цепями варвары должны были во время битвы толкать нас в спины, отделяя от наших кораблей. Но мы не могли долго раздумывать над всем этим, так как вокруг стоял непрерывный шум, создаваемый длинными трубами и большими медными литаврами карфагенян и трещотками их жрецов. Да и греки не дали нам времени опомниться и пустили на наши ряды конницу, а сами двинулись следом, выстроившись в одну линию.
Как только битва началась, Гамилькар приказал поджечь огромные деревянные козлы, заранее установленные перед городскими воротами Гимеры, чтобы ее жители не смогли напасть на нас с тыла. В самое последнее мгновение нам удалось вбить перед собой в землю ряд заостренных палок и кольев, в то время как метательные машины прикрывали нас, осыпая камнями ряды конницы. И все же скоро лошади нас смяли, ибо немногочисленные карфагенские всадники не могли служить нам защитой и даже немало способствовали панике, когда греки начали попросту вдавливать их в наши ряды.
При первой же атаке было убито и ранено больше половины этрусков; казалось, будто греки изначально стремились уничтожить лучше всего обученную и добровольно сражающуюся часть войск Гамилькара. Увидев, сколь плачевно идут дела, мы расступились и пропустили всадников через наши ряды, а затем снова сомкнули свои поредевшие шеренги — так, словно ничего не произошло.
Соединенные цепями варвары за нами встретили конницу пиками, которые одним концом упирались в землю, а другим были косо направлены в брюхо лошадей, так что греки понесли очень большие потери и многие из них должны были продолжать борьбу пешими. Молодые аристократы из Сиракуз и Агригента, несомненно, покрыли себя неувядаемой славой, пав в этой битве под копьями, стрелами и камнями иберийцев; что же касается тиранов из городов, то они от удовольствия потирали руки, так как без малейших усилий со своей стороны избавлялись от многих юных представителей знатных родов.
После конницы на нас стремительно налетели греческие гоплиты, и силы ненадолго стали равны. Закаленные мечи этрусков беспощадно разили противника, однако греков было так много и они действовали с таким напором, что мы подались назад; уцелевших оказалось немного, и спасались они чудом, а вовсе не потому, что умели воевать и знали какие-то хитрости. Истекая кровью, роняя из рук щиты, этруски взывали к своим улыбающимся богам и, падая на землю, отдавались во власть духов.
Потом я уже перестал что-либо понимать, ибо очень утомился. Битва все не кончалась, она длилась с раннего утра до позднего вечера, и ни одна сторона не хотела уступить другой. Я сам вместе с последними оставшимися в живых этрусками оказался на правом фланге, недалеко от опушки леса. Здесь мы наконец смогли остановиться, чтобы перевести дыхание, в то время как набравшиеся сил воины из Эрикса бросились мимо нас в атаку. Гамилькар поступил так, как и следовало поступить вождю: он прислал гонца с вестью о том, что освобождает нас от дальнейшего участия в битве. Едва держась на ногах от усталости, покрытые кровью и потом с головы до ног, с помятыми щитами и затупившимися мечами мы, шатаясь, пошли в тыл под защиту вспомогательных отрядов, чтобы немного отдохнуть.
Гамилькар воздвиг высокий алтарь на самом высоком холме лагеря и следил оттуда за ходом битвы. Сверкая глазами, он протянул к нам руки в знак приветствия и поблагодарил за самоотверженную борьбу, а также приказал рабам бросать нам золотые цепи, которые, однако, никто из нас не поднял, ибо слишком велика была наша скорбь о погибших товарищах.
