Она обрадовалась, успокоилась и заставила меня поесть и выпить вина, которое принесла с собой. Сама она тоже сделала несколько глотков. Мы сидели, свесив ноги, рядышком на краю палубы, смотрели на красные факелы, горящие в порту, и слушали финикийскую музыку. Присутствие Анны согрело мне душу, и тоска куда-то ушла.
Не знаю, как это случилось, но думаю, что виноваты во всем музыка, девичье горячее дыхание и вино. К тому же Арсиноя так долго отказывала мне в близости, я настолько давно был лишен плотских утех и занимался только делами отъезда, время от времени ссорясь то с Арсиноей, то с Ксенодотом, что сдержать себя я не смог. Конечно, Анна была весьма привлекательна, но все же мой поступок достоин всяческого осуждения.
Итак, когда мы легли отдыхать и я ощутил близость молодого и нежного тела, которого прежде не знал, меня охватила страсть. Я обнял Анну и принялся покрывать поцелуями ее лицо и шею, и девушка тут же обхватила меня руками за плечи и вся отдалась моим ласкам. Я наслаждался ее смуглым телом, я был благодарен ей, но я ни на мгновение не забывал о том, что это — не Арсиноя, любовь к которой была моим проклятием. Однако же в объятиях Анны я согрелся и задремал, успокоившись и хотя бы ненадолго забыв о своем горе. В полусне я слышал, как вернулись на корабль тирренский купец и его люди, а еще мне почудилось, будто богиня надумала нынче явиться мне в ином облике — облике Анны. Вздохнув, я глубоко заснул и проспал до самого утра.
Меня наверняка спас мой гений, приказавший Анне проснуться еще на рассвете и оставить мое ложе. Я же пришел в себя лишь тогда, когда Арсиноя, стоя надо мной с Мисме на руках, принялась толкать меня плетеной, украшенной серебром сандалией то в бок, то в голову.
Увидев ее, я сначала подумал, что это сон. Но это была она, Арсиноя, ее пинки приносили боль, и у меня закружилась голова. Каким же я оказался недогадливым, как недооценил сообразительность Арсинои. То-то я удивился, что Ксенодот собирается уходить в плавание на восток на закате! А все объяснялось очень просто: и он, и Арсиноя решили еще раз схитрить, чтобы заставить меня отправиться с ними. Поняв же, что я непреклонен и скорее откажусь от Арсинои, чем от предначертанного мне пути, они прокружили всю ночь по морю, не удаляясь от порта, а утром вернулись в Панорм, и Арсиноя с дочерью сошли на берег.
Ксенодот, однако, дожидаться никого не собирался и тут же отплыл с попутным западным ветром, который в последние дни дул не переставая.
Грубо разбудив меня и дав волю своей ярости, Арсиноя изобразила на лице покорность и сказала:
— Вот и я, Турмс. Неужели ты в самом деле подумал, что я с легким сердцем смогу оставить тебя? Или ты не веришь в мою любовь? Да ведь я неразрывно связана с тобой с тех пор, как богиня соединила нас. Ах, ничего-то ты не понимаешь и совсем не разбираешься в моих чувствах, потому что сам любить не умеешь и готов бросить меня из-за каких-то глупых предзнаменований.
Но я почти не слушал ее, мои руки тянулись к ней, и меня переполняло такое счастье, что Арсиноя в конце концов перестала браниться. Ее красивое лицо осветила улыбка, и она тихо сказала:
— Так вызывай же южный ветер, Турмс, раз ты считаешь себя повелителем ветров. Вызывай снова ветер, ибо я соскучилась по тебе и во мне бушует настоящий вихрь… Нет, не вихрь, а буря, грозный шторм!
Анна босиком вошла к нам и остановилась как вкопанная, увидев Арсиною. Вина была написана на ее лице, но, к счастью, Арсиноя вряд ли могла вообразить, что босоногая девчонка в юбочке из коры — это ее соперница. Она приняла растерянность Анны за удивление, отдала ей Мисме и быстро сказала:
— Накорми ее, одень во что-нибудь, что не жалко испортить на этом грязном корабле, и уходи отсюда. Мы хотим остаться одни, чтобы вызвать ветер.
Жар охватил меня с ног до головы, я почувствовал свою силу и, бросив взгляд на Анну, изумился тому, что эта темноволосая девушка побывала нынешней ночью в моих объятиях — ведь на свете есть Арсиноя, моя прекрасная Арсиноя! Я кинулся к тиррену и хромому рулевому, растолкал их и пинками выпроводил на берег их рабов, которые стояли, ничего не понимая и почесывая в голове.
— Молитесь о попутном ветре, — приказал я им и обернулся к купцу. — На крыльях шторма я переброшу твой корабль в Рим быстрее, чем тебе когда-либо удавалось туда добраться. Совершите же обряд жертвоприношения, потому что в полдень мы поднимем паруса.
Тиррен еще не совсем протрезвел и поэтому послушался меня, и это было очень разумно с его стороны, потому что иначе я выбросил бы его за борт его собственного корабля, чтобы остаться наедине с Арсиноей. Мы страстно бросились друг другу в объятия. В ее теле и впрямь поселился яростный вихрь, а в моей крови бушевал шторм. Богиня прикрыла нас своими золотыми волосами, а ее улыбка была такой ослепительной, что грязный корабль сиял как драгоценная безделушка.
Мы наслаждались друг другом так, как если бы сама богиня поселилась в теле Арсинои. Наконец Арсиноя, разожженная страстью, громко закричала и назвала богиню ее тайным именем, потребовав, чтобы та показала свою силу и вызвала попутный ветер.
Я тоже взялся за дело и принялся кружиться в священном танце, обращаясь к южному ветру и моля его помочь нам. Потом мы с Арсиноей встали на носу корабля, не обращая внимания на столпившихся на берегу людей, и в очередной раз призвали ветер. Мы находились в каком-то упоении и не знали, откуда берутся нужные заветные слова, но они были услышаны: все вокруг потемнело, ветер изменил направление, и разрываемые блестящими молниями тучи, стремясь к морю, начали переваливаться через горбатые горы Панорма. Сильный ветер срывал крыши с лачуг и уносил из рук торговцев корзины, но мы ничего не замечали до тех пор, пока в домах не стали закрываться двери и окна, а пучки тростника, сорванные с крыш, не закружились в воздухе.
Только тогда мы замолчали, обменялись поцелуями и успокоились. Осмотревшись вокруг, мы увидели тиррена и его людей — они бежали в порт, и их одежды развевались; карфагенские воины и таможенники стояли, переступая с ноги на ногу, и смотрели на нас.
