Я отвечал ему, что все его подвиги оставили шрамы у него на лице, но Барб не отступил от своего твердого намерения и приобрел внушительного вида триумфальный знак из меди, надпись на котором, слава богам, так истерлась, что было не возможно установить, кто же из триумфаторов награждал им своих ветеранов. Укрепив его на своем плече, Барб заявил, что теперь будет чувствовать себя гораздо увереннее.
На огромном поле около сотни юных наездников готовились к участию в юбилейных торжествах. Конюший, неотесанный великан, громко расхохотался, прочитав расписку, выданную мне квестором[24] всадников.
— Ну что же, сейчас найдем тебе подходящую клячу! — прогремел он. — Тебе какая по нраву? Большая или маленькая, дикая или смирная, вороная или белая?
И он провел нас в конюшню, где стояли свободные кони. Один мне понравился сразу, и я уверенно указал на него, однако конюший взглянул в свои списки и сказал, что этот конь уже кому-то принадлежит.
— Ты лучше выбери себе спокойную нестроптивую лошадку, которая привыкла к упражнениям и шуму в цирке и знает сигналы горна, если ты собираешься принять участие в юбилейном параде, — сказал он и спросил: — А ты хотя бы раз в жизни садился на коня?
Я скромно ответил, что мне довелось немного поездить верхом в Антиохии (Барб запретил мне хвастаться своим умением) и добавил:
— Я хотел бы иметь необученного коня и сам тренировать его, но боюсь не успеть к празднику.
— Отлично, отлично! — проревел конюший и чуть не задохнулся от хохота. — Не так уж часто встретишь юного укротителя диких зверей. Обычно у нас этим занимаются специальные наездники. Клянусь Гуркулесом, я сейчас лопну от смеха!
Тем временем к нам подошел учитель верховой езды, оглядел меня с ног до головы и сказал конюшему:
— Послушай, у нас же свободна Арминия. Она привычна к цирковому шуму и так лениво трусит, что не растрясет и лукошко яиц.
При этих словах он указал на огромную буланую кобылу, которая переступила копытами и недоверчиво скосила на меня фиолетовый глаз.
— Нет, только не Арминия! — испуганно сказал конюший. — Она слишком медлительна для молодого человека, такого стройного и вместе с тем кроткого как ягненок. Нет-нет, ее мы прибережем для какого-нибудь престарелого сенатора, который пожелает погарцевать перед матронами на параде.
Барб, обдавая меня перегаром, зашептал, чтобы я попытался заполучить эту смирную, объезженную лошадь. Ничего-то он не понимал. То, как Арминия прядала ушами и беспокойно перебирала ногами, и ее косящие глаза наводили на мысль, что она не такая уж тихоня, как уверял нас конюший.
— Я же собираюсь получить коня не даром, а по расписке квестора, — возразил я. — Если позволите, я бы все же попробовал вот эту кобылу.
— Надо же — он желает попробовать, да вдобавок платит за это денежки! — восхищенно воскликнул учитель.
Наконец конюший внял уговорам и немного смягчился.
— Слишком уж добрая лошадь для такого молодчика, как ты, — сказал он. — Ну да ладно, натягивай сапоги и надевай доспехи, а я пока велю ее оседлать.
Я с сожалением отвечал, что не прихватил с собой доспехи, и конюший уставился на меня так, словно сомневался, в своем ли я уме, и спросил:
— Но что же ты собираешься надевать? Уж не свою ли парадную амуницию? Наше государство бесплатно выдает доспехи для упражнений.
Потом он отвел меня в оружейную комнату, где дежурные рабы так затянули на мне панцирь, что я едва мог вздохнуть. Еще мне вручили помятый шлем и пару старых сапог с короткими голенищами. Щит, меч и копье мне не дали, а посоветовали сначала поучиться держаться в седле.
Смирная Арминия весьма бодро потрусила из конюшни и громко и радостно заржала, но, повинуясь команде конюшего, встала на месте как вкопанная. Я вскочил в седло, взявшись за узду, и попросил укоротить поводья до нужной длины. Конюший одобрительно кивнул:
— Похоже, ты знаешь, откуда у коня растет хвост. — И после этого крикнул громовым голосом: — Всадник Минуций Лауций Манилиан выбрал Арминию и намерен упражняться на ней!
Отряд кавалеристов вытянулся по краям манежа, прозвучал сигнал горна — и тут же началась потеха, которая закончилась для меня удачно не столько из-за моей искусности, сколько благодаря тому, что мне удивительно везло. Я слышал, как конюший призывал меня поберечь нежные губы кобылы, однако у Арминии храп был словно из меди. Об узде и трензелях она, казалось, не имела и представления. Сначала она отпрянула назад, пытаясь перекинуть меня через голову, а когда ей это не удалось, заплясала, встала на дыбы и ринулась вперед бешеным галопом, выкидывая те фортели, к каким обычно прибегает злая и опытная цирковая лошадь, старающаяся выбросить из седла неловкого седока. Теперь я понял, почему остальные наездники отъехали к краю манежа, стоило Арминии очутиться на свободе.
Мне не осталось ничего иного, как изо всех сил натянуть поводья, чтобы повернуть голову кобылы хоть немного влево, потому что она понесла меня прямо на ограждение и попыталась на всем скоку ударить о столбики. Когда же вопреки всему я все-таки удержался в седле, кобыла совершенно взбесилась и принялась огромными прыжками перескакивать через различные препятствия на поле. В общем, мне и впрямь досталось необычайно сильное и коварное животное.
Как только я оправился от испуга и начал получать удовольствие от езды, я издал несколько победных криков и ударил каблуками в пах кобылы, укрощая ее.
Арминия ошеломленно покосилась на меня и внезапно стала настолько покорной, что я смог направить ее в сторону конюшего и учителя верховой езды. У обоих сразу пропало желание смеяться, и они поспешили укрыться за воротами конюшни. Конюший, багровый от гнева, проревел какие-то команды. Зазвучал горн, и отряд сомкнутыми рядами поскакал мне навстречу.
Арминия даже и не думала сворачивать в сторону, как я ни натягивал поводья. Разбрасывая хлопья пены и мотая головой, она во весь опор несла меня прямо на всадников. Мне стало ясно, что нас вот-вот затопчут, однако этого не произошло: то ли передних всадников покинуло мужество, то ли так было задумано заранее, но в самый последний момент ряды расступились и пропустили меня — причем каждый из ездоков попытался или выбить меня из седла деревянным копьем, или хотя бы ударить в спину. Тем не менее Арминия, кусаясь и лягаясь, ловко и стремительно пронесла меня сквозь тучу всадников. И я отделался всего несколькими синяками.
Такое коварное и подлое нападение должно было бы, казалось, устрашить меня, но вместо этого я страшно разозлился и круто развернул Арминию, чтобы догнать и самому выбить из седла какого-нибудь всадника. Но тут я вспомнил совет Барба, овладел собой и поскакал к сотоварищам, весело смеясь и выкрикивая слова приветствия.
После того как Арминия размялась, она сделалась совсем смирной и послушной. Правда, кобыла попыталась укусить меня в шею, когда я соскочил с нее в конюшне, но, думаю, это был скорее шутливый ответ, чем проявление злобы: дело в том, что я, спрыгивая наземь, случайно задел локтем ее морду.
Конюший и учитель верховой езды сначала уставились на меня, как на привидение, но конюший быстро сделал вид, что взбешен, и гневно сказал:
— Ты почти загнал породистого коня и порвал ему губы. Тебе этого никто не разрешал.
— Это моя собственная лошадь, и только меня касается, как я на ней езжу, — отвечал я беззаботно.
— Ты глубоко заблуждаешься! — вспылил он. — На тренировках ты больше не будешь ездить на Арминии. Она не держит строй и не слушается команд, поскольку привыкла ходить во главе шеренги.
— Что ж, значит, я всегда стану возглавлять строй, — нахально возразил я. — Ты же сам посадил меня на эту кобылу.
Около нас, образовав кружок, уже расселось много наездников. Все они хвалили меня, кричали, что я отличный кавалерист, и единогласно подтверждали, что конюший сам объявил меня седоком этой лошади.
— Ты разве не понял, что это была шутка? — сказал он наконец, сбавив тон. — Каждый новичок, если он не сопливый юнец, в первый свой выезд получает Арминию. Арминия — настоящий боевой конь, а не какая-нибудь там кляча для парадов. На ней даже выступали в амфитеатре против диких зверей. Что ты, собственно, себе вообразил, упрямец?!
