— Ты ведь скажешь мне, правда? — спросил Три Семерки.

— Скажу, товарищ Руденко, — усмехнулась Яна, — мы же партнеры.

— Тогда двигай ко мне, — в голосе лейтенанта появились командирские нотки, — я тебя жду.

— Сперва мне нужно еще кое-что уточнить, — немного осадила его Милославская, — а как только освобожусь, тут же примчусь к тебе.

— Ладно, — крякнул Руденко и в сердцах швырнул трубку на рычаг.

Милославская усмехнулась и пожала плечами. Она только что заметила, что старушка все стоит в прихожей, которая освещалась, очевидно, из экономии, тусклой сорокаваттной лампочкой.

— Хотите чаю? — предложила хозяйка, когда Яна закончила разговор.

— Как-нибудь в другой раз. И спасибо вам, — поблагодарила Яна и вышла на улицу.

Ветер не унимался, но Яна чувствовала, что это ветер перемен. Он унесет зимние холода и пригонит откуда-нибудь с юга антициклон, а с ним тепло, первую травку, вылезающую из-под снега, перелетных птиц и голубое небо, которое бывает таким чистым только весной.

Чуть-чуть постояв на перекрестке, Яна двинулась по Рабочей в сторону улицы Чапаева. Незаметно для себя она прошла три больших квартала, размышляя о том, что узнала от бывшей соседки Парамоновых. Если все, что сообщила ей старушка, правда, а сомневаться в этом у Милославской не было причин, то получается, что у Насти был мотив, чтобы отомстить фирме, которая облапошила ее родителей. Не фирме, конечно, поправила она себя, а ее хозяину — Санталову. Если только… Если только “Уют” — это именно та фирма, а Инна Петровна — мама Насти Парамоновой.

Вскоре подошел длинный импортный автобус, и Милославская удобно устроилась в салоне на кресле. Почти всю дорогу до нового жилья Инны Петровны она просидела расслабившись, лишь краем глаза, полубессознательно поглядывая в окно.

Дом, адрес которого ей назвал Руденко, оказался обычной пятиэтажной хрущевкой. Нужный Яне подъезд был оборудован стальной дверью с кодовым замком, поэтому пришлось подождать, покуда кто-нибудь из жильцов выйдет из дома или, наоборот, — придет домой. Этим жильцом оказался курносый веснушчатый пацан лет десяти с цветным ранцем за спиной.

— Погоди, мальчик, — окликнула его Милославская, когда он уже отпер дверь и собирался войти, — я забыла номер кода.

— Сто пятьдесят семь, — подсказал ей парнишка и, не закрывая дверь, начал подниматься по лестнице.

— Спасибо, — крикнула она ему вслед и пожурила про себя лейтенанта, который забыл сообщить ей код. А может, не сказал намеренно.

Квартира, где жила Инна Петровна, находилась на первом этаже. Яна надавила кнопку звонка и, зная о том, что родители Насти люди пожилые, приготовилась к долгому ожиданию, но дверь открылась почти сразу. Из квартиры пахнуло запахом лекарств и каким-то нездоровым духом.

Высокая худощавая женщина, открывшая дверь, была одета в потертое синее пальто с меховым воротником — видно, собралась куда-то идти.

— Здравствуйте. Вы Инна Петровна? — Яна смотрела на женщину и думала, сколько же должен пережить человек, чтобы смотреть на мир такими тоскливыми глазами, какие были у Парамоновой.

— Я, — ответила она, — а вы кто?

— Я из милиции, — соврала Милославская, чтобы не вдаваться в долгие объяснения, — мне нужно задать вам еще несколько вопросов.

Конечно, она немного рисковала, потому что Парамонова могла бы попросить у нее удостоверение личности, но что-то подсказывало ей, что она не будет этого делать.

— Проходите на кухню, — Инна Петровна расстегнула пальто и пошла вперед.

Кухонька, куда вслед за хозяйкой прошла Яна, не отличалась образцовым порядком. Тем не менее она была довольно уютной, хотя и чересчур заставленной. Рисунок красных занавесок на окнах едва ли не в точности повторял рисунок скатерки, от которой веяло специфическим запахом новизны. На холодильнике, окруженный банками, блюдцами, связками ключей, блокнотом, коробками спичек и прочими мелочами, притулился маленький черно-белый телевизор. Под мойкой высилась батарея пустых бутылок с этикетками “Нарзан” и “Ессентуки”, на подоконнике стоял узкий ящик с землей, черноту которой бороздили крошечные зеленые ростки.

— Садитесь, — как-то безучастно кивнула на табуретку Инна Петровна. — Что вы хотите знать?

Она с бесконечно усталым видом уселась на другую табуретку, ножка которой была обмотана веревкой. Яна поблагодарила, усаживаясь на небольшой, шаткий стул. Несмотря на замотанный вид и очевидную подавленность, глаза Инны Петровны, как заметила Яна, все больше напоминали двух бегающих зверушек. Было понятно, что намечавшийся разговор не способен принести ей ничего, кроме дополнительной тревоги и разочарования.

— У меня к вам несколько вопросов, — определилась Яна. — Во-первых, меня интересует, где, кроме дома, я имею в виду ее квартиру; можно найти вашу дочь. Это очень важно!

— Меня уже об этом спрашивали, — недоверчиво взглянула на Яну Настина мать, — а мне некогда. Мне к мужу в больницу нужно. Я уже все рассказала. Одна я и с ним, и на даче…

— Я вас очень хорошо понимаю и сочувствую вам, поверьте. — Яна мягко улыбнулась, — И все-таки… Где я могу найти Настю? Может; у каких-нибудь друзей, подруг?

— Я ее новых приятелей не знаю, — вздохнула Инна Петровна, — не знаю, чем она занимается; Я еще и на квартире у нее не была — все, знаете ли, некогда.

Инна Петровна подняла на Яну долгий пустой взгляд. Он проникал сквозь Яну, словно сквозь стекло, уходя куда-то вдаль, отчужденный, равнодушный, усталый.

— А из старых ее подруг? — наставила Яна.

— Ну, — приподняла плечи Инна Петровна, — Светлана Смыслова или еще эта…

Ее бледные, изборожденные микроскопическими морщинками губы продолжали шевелиться, но уже молча. Словно кто-то, стоящий за кадром этой кухоньки, выключил звук.

— Мосолова Лариса, кажется, ее зовут, — Инна Петровна снова погрузилась в молчание, в течение которого ее глаза вяло отслеживали качание веток за окном.

— Вы знаете, где они живут?

— Нет, — Инна Петровна провела рукой по волосам.

— Раньше вы жили на Складской улице, — сказала Милославская.