Политическая программа оппозиции, потерпевшей поражение, ее теоретическая критика существовавших в стране условий самым энергичным образом указывали на недостатки новой экономической политики. Вне всякого сомнения, лидеры оппозиции хорошо видели, что сужение социальной базы партии превращается в источник тяжелейших проблем, что уже ощущается влияние центробежных сил в обществе. Речь шла не только о появлении нэпманов, о расцвете капиталистических условий, не только о неорганической комбинации плана и рынка, ведь наряду с этим имелись значительные факты экономического подъема, были ощутимы первые достижения культурной революции. Речь шла и о том, может ли власть большевиков приспособиться при существовавших внешних и внутренних условиях к последствиям нэпа — политики, которая была развернута по инициативе партии. Экономические и социальные основы «термидорианского переворота», о котором говорила оппозиция, связывались ею с последствиями нэпа. Оппозиция выводила бюрократическое перерождение партгосаппарата, появление сбоев в функционировании внутрипартийной демократии из буржуазных тенденций нэпа. Однако радикальная ликвидация нэпа не ослабляла, а на самом деле укрепляла сталинизм. В то же время можно показать, что улучшение положения бедняцких элементов крестьянства в соответствии с идеями социального равенства в течение 20-х годов было только внешним.
Нэп привел к новой дифференциации села. Обычно ее изображают в виде процесса усиления роли середняков. Для правильного подхода необходимо опираться на непосредственные результаты революции, и изменения в положении классов, победивших в революции, можно оценить только на основе этих результатов. В конце восстановительного периода, в 1924 — 1925 годах, к категории безземельных сельскохозяйственных наемных рабочих относилось около 10 процентов сельского самодеятельного населения. Крестьяне-бедняки составляли примерно 26 процентов, середняки — 61 процент, кулачество — 3-4 процента. Эти цифры дают возможность сделать обманчивые выводы. Прежде всего, категория середняков не являлась однородной, поскольку активно проходил процесс внутренней дифференциации. Сдача земли в аренду предоставляла возможность бедным слоям крестьянства получить больше потребительских товаров, однако в дальнейшем угрожала опасностью их пролетаризации. Роль наемного труда постепенно возрастала. Основные результаты первых лет революции означали для крестьянства возможность действительного подъема. Количество сельскохозяйственных рабочих по сравнению с 1917 годом сократилось вполовину, то есть в 1920 году 816 тысяч человек в сельском хозяйстве содержали себя за счет наемного труда. А в 1926 году их уже насчитывалось приблизительно 2, 3 миллиона. Количество хозяйств, сдающих землю в аренду, с 1922 по 1925 год выросло почти в 3 раза, а количество передаваемой в аренду земли за три года выросло в 2 раза — с 3 миллионов до 7 миллионов десятин.
С точки зрения экономики указанный процесс имел позитивный характер, так как увеличивался (до 1927 года) объем попадавшей на рынок товарной продукции (зерна и других сельскохозяйственных продуктов). Однако с точки зрения контроля коммунистической партии в деревне значение этого процесса оценить сложнее. Богатые крестьяне и кулаки укреплялись, более того, они попадали в местные органы власти, и это уже было явлением, заставлявшим задуматься. Этот процесс приводил также к некоторому сужению социальной базы партии, что уже несло в себе значительные проблемы. Общественную базу партии на селе могли составлять бедняцкие слои, к которым относилось 35 — 40 процентов сельского населения. Эти слои в силу своих традиций и идей равенства, получивших широкое распространение в итоге революции, наиболее чувствительно реагировали на новый этап дифференциации, происходившей в деревне. Здесь необходимо принять во внимание то, что многие семьи вернулись в село из города, это увеличивало число мелких хозяев и затрудняло процесс их самостоятельного экономического подъема. Если к этому добавить, что участники крестьянских восстаний были в основном из богатых крестьян, то вряд ли можно оспорить тот факт, что зародыш общественного конфликта скрывался в русской деревне. Зажиточные крестьянские хозяйства были сконцентрированы главным образом в Поволжье, на Урале, в Сибири и на Дону, где к концу 20-х годов кулачество составляло около 5 процентов сельского населения и было достаточно влиятельным. Зажиточные крестьяне обычно хорошо вели хозяйство, и, таким образом, они являлись примером для середняков. Бедняцкие сельские слои вряд ли могли рассчитывать на благоприятную перспективу. По сравнению с 1920 годом их положение к концу 20-х годов ухудшилось: 60 процентов сельскохозяйственных наемных рабочих в период 1925 — 1926 годов вообще не располагало посевными площадями, у 89 процентов из них не было тяглового скота, а третья часть их не имела даже коров. На углубляющийся процесс дифференциации крестьянства указывало то, что в 1927 — 1928 годах приблизительно четвертая часть всех крестьянских дворов не располагала тягловым скотом и почти у третьей части не было инвентаря, необходимого для пахоты.
Весьма характерной представляется сводка о настроениях крестьянства, которая была направлена 5 июля 1928 года секретарю Рославльского укома ВКП(б) Смоленской губернии местным уполномоченным ОГПУ: «За последнее время по уезду среди бедноты и середняков имеются большие недовольства на недостачу хлеба. В это время кулаки пользуются этим моментом и зажимают бедноту в кабалу… Кулаки злостно повышают цены на хлеб, и беднота не в состоянии его купить. Тогда кулаки дают им хлеб на отработку. Беднота говорит: „Хлеб отправили за границу, а мы пропадаем от голода и попадаем в руки кулака“.
Это было время так называемого зернового кризиса. Во многих местах недовольство обращалось не против богачей, спекулировавших зерном, а против Советской власти. Однако обстановка, если остановиться на этом типичном рославльском примере, была почти трагической. «В ночь с 17 на 18 июня, — можно прочитать в другой сводке, — отмечены факты, когда очереди у магазинов, отпускающих хлеб, образовывались с 2-х часов ночи. Значительная часть лиц, занимающих таковые, приходили с шубами и прочей рухлядью и ложились на тротуарах, дожидаясь открытия магазинов».
Найденное в итоге решение проблемы можно объяснить только на основе общей кризисной ситуации, обострившейся в конце 20-х годов. Иначе нельзя понять, почему группа Бухарина, выступая против критики со стороны «объединенной» оппозиции, ждала от большинства ЦК, возглавляемого Сталиным, осуществления своей концепции сохранения нэпа: постепенной индустриализации на базе развития сельского хозяйства, при сохранении мелких хозяйств. Это было единственное последовательное экономическое контрпредложение, под флагом которого группа Бухарина в основном поддержала разгром «объединенной» оппозиции, хотя ее отдельные представители симпатизировали антибюрократическим заявлениям оппозиции. Но все-таки это предложение было отвергнуто в силу конкретных условий, сложившихся в то время. Внутренние социальные конфликты, а также кризис хлебопоставок, разразившийся в 1928 году в условиях международной изоляции Советского Союза, разрыва Англией отношений с СССР, приобрели иной смысл и значение, предстали в новом свете.
Концепция, согласно которой более рациональной политикой цен можно было бы предотвратить или, во всяком случае, смягчить хлебный кризис, утратила свое значение. Не случайно, что советы Бухарина по этому поводу Сталин просто оставил без внимания. Акцент тогда делался не на рациональных решениях частных проблем. В центре внимания оказался вопрос ломки всего механизма управления. На передний план выступила задача тотального решения социальной проблемы, что неразрывно было связано с форсированием темпов индустриализации, программой постоянного контроля над рабочей силой и с обеспечением финансовой базы первого пятилетнего плана. Английский историк и экономист Алек Ноув, по-видимому, был прав, подчеркивая значение психологического фактора, страха перед внешними и внутренними классовыми врагами, оказывающего сильное воздействие на социальную политику, на стремление обеспечить приоритетное развитие тяжелой промышленности как основы военной мощи. Тезис Сталина об обострении классовой борьбы по мере строительства социализма вырос отнюдь не на пустом месте.
