Угрюмый бледный диск солнца едва поднялся над горизонтом, освещая неярким светом покрытые инеем булыжники мостовой. Изо рта у путников валил пар. Они запрягли лошадей и вскочили в седла. Караван-сарай еще спал, если не считать прислуги, и они выехали на дорогу с ощущением, что, кроме них, на свете нет никого. К северу низко над землей нависали длинные бледные, с желтой каймой облака, предвещавшие снегопад, столь необычный в это время года, словно сама природа пребывала в замешательстве. С моря дул соленый ветер, но постепенно, по мере того как троица забиралась все дальше на север, он сменил направление и принялся сгонять облака в одну огромную тучу. К середине утра с серого неба на землю с ревом бросился снег, тая на их накидках и на попонах потных лошадей, се вокруг мгновенно побелело. К полудню снегопад усилился, дорога терялась под сугробами, и им пришлось сбавить ход. К середине дня путники добрались до второго караван-сарая.

Они задержались там ровно столько, сколько было нужно, чтобы дать отдохнуть лошадям, выпить подогретого с пряностями вина и закупить продуктов на ночь и на следующий день. Несмотря на уговоры хозяина, предсказывавшего усиление снегопада в течение дня и ночью, они все же отправились в путь.

Он оказался прав. Снегопад усиливался. Белая пелена его стала почти непроницаемой, как тьма. Сумерки застали их в лесу. Огромные деревья смыкали голые ветви прямо у них над головой, укрывая от непогоды.

Брахт объявил привал. В этой гонке заправлял он: Каландрилл передал ему бразды правления, а Катя все еще пребывала в унынии. Они съехали с дороги. Керниец направил коня подальше в лес, отыскал полянку с кипарисом и кедрами, чьи ветви переплетались таким образом, что образовывали некое подобие крыши, и, соскочив с коня, отправил Каландрилла и Катю собирать хворост, а сам занялся лошадьми, обтерев и закутав их в одеяла.

Еще совсем недавно Каландрилл считал себя приспособленным к жизни среди дикой природы, но, к своему стыду, был вынужден признать, что не в состоянии разжечь костер. Искры, которые он выбивал из трутницы, разлетались в стороны и гасли среди веток. Он яростно высекал новое пламя, но результат был неизменно один и тот же. И, как он ни пытался, ему пришлось признать свое поражение. Почувствовав на плече руку, он вздрогнул и покраснел — это была Катя.

— Вот как это делается, — сказала она с извиняющейся улыбкой, наклонилась, подложила под хворост мох, взяла трутницу и с первой же попытки разожгла костер. — Это приходит с навыком.

— Которого у нашего принца, поставленного вне закона, нет, — с ухмылкой закончил Брахт.

Тогда, в предыдущей жизни, Каландрилл бы возмутился, но теперь он только пожал плечами и в свою очередь улыбнулся.

— Ты мне как учитель, который постоянно со мной, — заметил он.

— Так вот тебе еще один урок, — заявил Брахт. — Я научу тебя, как делать спальню.

И пока Катя занималась костром, он повел Каландрилла в лес, указывая ему на ветви, из которых можно было соорудить грубую постель и крышу над головой, под его руководством Каландрилл соорудил себе небольшой навес, а Брахт — сразу два.

. — Ну, пока сойдет, — заметил он, — но в Вессиле, если не раньше, надо будет закупить снаряжение на случай непогоды.

— Надо было захватить с собой парусину с судна, — пробормотала Катя.

— Я не ожидал снегопадов на юге, — возразил Брахт.

Катя кивнула, сидя на корточках и грея руки у костра. Голова ее была низко опущена, словно она искала утешения в пламени.

— Ничего, устроимся, — заметил Брахт. Каландриллу показалось, что сейчас он дотронется до Кати, но керниец сдержался. — У нас сухая постель и достаточно провизии, — добавил он.

Катя молчала, и он, бросив на нее обеспокоенный взгляд, набил чайник снегом, поставил его на огонь, а когда вода закипела, добавил туда кое-что из купленной ранее провизии, так что очень скоро воздух наполнился приятными запахами.

Гонка по холоду пробудила аппетит, и они с удовольствием поели горячий суп, согревший их на пронизывающем ветру. Брахт попытался завязать веселый разговор, но Катя по-прежнему отмалчивалась, и грусть ее настолько хорошо вписывалась в унылое окружение, что керниец скоро сдался и предложим всем улечься на импровизированные постели. Он обсыпал костер так, чтобы тот горел всю ночь, и они забрались каждый в свое укрытие.

Растянувшись на прогибающихся пахучих ветвях, Каландрилл почувствовал себя вполне уютно. Навес из ветвей и накидки уберегали его от снега, но не от холода. Огонь согревал только один бок, в то время как другой, сколь старательно Каландрилл бы ни кутался в плащ, мерз, так что приходилось часто ворочаться. Товарищи его были явно более приспособлены к подобным лишениям — с соседних лежанок не донеслось ни единого звука. Тишину нарушало лишь потрескивание сучьев, шипение тающего снега да похрапывание лошадей. А ведь он считал себя закаленным настолько, что надеялся выдержать любое испытание! Однако ночевка в Лиссе сильно отличалась от того, через что пришлось ему пройти в Кандахаре, и от липкой жары в Гессифе. А что ждет их на равнинах Куан-на'Фора, если им суждено будет гнаться за Рхыфамуном и там? Ничего, со временем привыкну, успокоил себя Каландрилл. Он уже ко многому привык. Но так неуютно ему давно не было. Он широко зевнул и закрыл глаза, стараясь не обращать внимания на холод.

И хотя задача эта казалось ему невыполнимой, он был удивлен, когда, открыв глаза, сообразил, что цвета вокруг изменились: снег, валивший с неба, уже не был грязновато-белым, каким казался в темноте. Теперь он сверкал на фоне светлеющего неба. Рассвет. Значит, он спал. Стуча зубами, Каландрилл выбрался из своего соснового укрытия и подбросил хвороста в огонь. Это движение доставило ему столько неприятных ощущений, что он даже застонал. Он посидел, съежившись у костра, наслаждаясь теплом и наблюдая за тем, как небо на востоке из красного, будто лососинный бок, становится бледно-голубым, как сланец, пронизанный здесь и там, словно прожилками, золотыми лучами поднимающегося солнца. Защебетали птицы. Может, это к концу снегопада? — с надеждой подумал Каландрилл. Он встал и отправился к терпеливым животным.

За них можно было не переживать: они были в полном порядке и, по всей видимости, провели ночь совсем неплохо, прижимаясь и согревая друг друга. При его появлении они тихо заржали и замотали головами, и с грив их слетел целый вихрь снежинок, запереливавшихся радугой в бледном свете. Каландрилл задал им овса, вернулся к огню и набил чайник снегом. Тут проснулся Брахт.

Керниец был бодр, словно поднялся с пуховой перины. При виде кислого лица Каландрилла он широко улыбнулся и посмотрел на животных. Каландрилл заверил, что уже задал им корма, и керниец одобрительно кивнул. Набрав пригоршни снега, он начал энергично тереть себе лицо, а затем отправился туда, где деревья росли гуще.

Пока он занимался личным туалетом, проснулась Катя. Она тоже выглядела бодрой, словно подобные ночи были ей не в новинку. Взглянув на небо, она пробормотала:

— Снегопад скоро кончится, — и тоже отправилась в лесок.

Каландрилл засыпал заварку в чайник, с грустью думая о том, насколько он еще не приспособлен к испытаниям. Он угрюмо помешивал в чайнике.

— Что? Постель пришлась не по вкусу? — поинтересовался керниец, выходя из леса.

Опущенные уголки губ Каландрилла были самым красноречивым ответом. Брахт усмехнулся и принялся копаться в мешках.

— Катя говорит, что снегопад скоро кончится, — заметил Каландрилл.

Брахт посмотрел на небо и кивнул.

— Да, скоро. Но нам от этого не легче. Дорога сейчас — сплошное месиво. — Услышав поскрипывание снега, он повернулся к Кате: — Как ты думаешь?

Она пожала плечами, и Каландриллу показалось, что Катя несколько успокоилась.

— Сегодня — да. Но завтра утром он уже растает, — сказала она.

Каландрилл склонил голову перед их знанием, наслаждаясь растекавшимся по венам, суставам и мышцам теплом.

— По этой дороге все постоялые дворы расположены так близко друг к другу?