– Какое имеет значение, что печатают в этих дешевых бульварных листках? – воскликнул мой троюродный брат звенящим от презрения голосом. – Вы же не собираетесь черпать местные, фолкстонские новости из каких-то лондонских газетенок?

– Но откуда взялась эта история? – начал тот, что постарше.

– Это не мое дело.

Тут того, что помоложе, осенило. Он достал из верхнего кармана блокнот.

– Может быть, сэр, вы окажете нам любезность и подскажете, что мы могли бы написать…

Мой троюродный брат Мелвил так и сделал.

На следующий вечер подающий надежды молодой журналист, который первым пронюхал про это дело и которого ни на мгновение не следует путать с двумя журналистами по необходимости, о ком шла речь выше, – явился к Бангхерсту в состоянии необычного возбуждения.

– Я все раскопал и видел ее, – сказал он, задыхаясь от волнения. – Я ждал на улице и видел, как ее сажали в экипаж. Я говорил с одной из горничных – я заметил телефонный провод и проник в дом под видом телефонного мастера для проверки их телефона, – и это факт! Несомненный факт… Она русалка с хвостом – с настоящим хвостом, какой бывает у русалок. Я вернулся сюда…

Он помахал какими-то исписанными листками.

– О чем вы говорите? – спросил Бангхерст через стол, заваленный бумагами, глядя на листки с опаской и враждебностью.

– О русалке. Там в самом деле русалка – в Фолкстоне.

Бангхерст отвернулся и принялся бесцельно перебирать карандаши и перья на своем письменном приборе.

– Ну и что, если так? – спросил он после паузы.

– Но это доказано. Та заметка, которую вы напечатали…

– Та заметка, которую я напечатал, была ошибкой, молодой человек, если что-то в этом роде действительно произошло. – Бангхерст по-прежнему сидел, упрямо повернувшись к нему спиной.

– Как это?

– Мы здесь русалками не занимаемся.

– Но вы же не собираетесь бросить это дело?

– Собираюсь.

– Да ведь она там есть!

– Ну и пусть. – Он повернулся к подающему надежды журналисту; его монументальное лицо было монументальнее обычного, а голос стал звучным и торжественным. – Неужели вы думаете, что мы намерены заставить нашу публику поверить во что-то только потому, что это правда? Она прекрасно знает, во что она желает верить, а во что не желает, и ни в каких русалок она верить не желает – можете в этом не сомневаться. Мне все равно, пусть даже весь тот чертов пляж будет усеян русалками. Весь тот чертов пляж! Мы должны заботиться о своей репутации, ясно?… Имейте в виду, что ваши успехи в обучении журналистике меня разочаровывают. Это вы принесли ту чепуху о химическом открытии…

– Это была правда.

– Б-р-р!

– Мне рассказал об этом член Королевского Общества…

– Мне все равно, кто бы вам об этом ни рассказал. Всякая дребедень, поверить в которую публика не пожелает, – это еще не факты. Если она соответствует действительности, тем хуже. Нашу газету покупают ради того, чтобы проглотить ее не раздумывая, и она должна проскакивать в глотку как можно легче. Когда я напечатал эту вашу заметку на первой странице, я думал, вы задумали какую-то шутку. Я думал, вы напали на какую-то сплетню про совместное купанье или что-нибудь в этом роде – на что-то смачное. На то, что будет доступно им всем. Вы же помните – отправляясь в Фолкстон, вы собирались написать, как наряжаются всякие там лорды Солсбери и прочие, когда отправляются на прогулку по Лугам. (Солсбери Роберт Артур Толбот (1830–1903) – маркиз, представитель одного из старинных английских титулованных родов, известный политический деятель. В 1885–1892 и 1895–1902 гг. – премьер-министр Великобритании). И затеять дискуссию о том, входят ли у нас в моду кафе на французский манер. И так далее. А вы занялись этой (тут последовал непечатный эпитет) ерундой!

– Но лорд Солсбери… он же не бывает в Фолкстоне!

Бангхерст пожал плечами, убедившись, что случай безнадежный.

– Ну и что, черт возьми? – произнес он скучным голосом, обращаясь к своей чернильнице. – Какое это-то имеет значение?

Молодой человек задумался. Через некоторое время он сказал уже без особого воодушевления:

– Я, пожалуй, мог бы это переделать и подать как шутку. Превратить в комический диалог с человеком, который в это действительно поверил, или что-нибудь в таком же роде. Знаете, материал изрядного размера, жаль его выбрасывать.

– Ни за что, – сказал Бангхерст. – Ни в каком виде. Нет! Чего доброго, еще подумают, что мы умничаем. Что вы над ними подсмеиваетесь. Они терпеть не могут всего, что похоже на умничанье.

Молодой человек хотел было возразить, но по выражению спины Бангхерста было совершенно ясно, что разговор подошел к концу.

– Ни за что, – повторил Бангхерст как раз в тот момент, когда казалось, что он окончательно умолк.

– Тогда можно я отнесу это в «Дейли ганфайр»?

Бангхерст подсказал ему еще один вариант.

– Что ж, ладно, – с некоторой досадой в голосе сказал молодой человек. – Значит, в «Дейли ганфайр».

Но он забыл, что и у «Дейли ганфайр» тоже есть редактор.

Видимо, вскоре после этого впервые услышал о русалке и я, еще не предполагая, что в конце концов мне доведется описать ее историю. Дело было во время одного из моих редких посещений Лондона, и Миклтуэйт пригласил меня пообедать в клуб «Перочистка» – несомненно, один из дюжины лучших литературных клубов в Лондоне. За столиком у дверей я заметил подающего надежды молодого журналиста – он обедал в одиночестве. Все столики поблизости от него были пусты, хотя в остальной части зала свободных мест не было. Он сидел лицом к двери и поднимал глаза всякий раз, когда кто-нибудь входил, словно поджидая кого-то, кто никак не шел. Один раз я явственно видел, как он поманил кого-то к себе, но тот не отозвался.

– Послушайте, Миклтуэйт, – сказал я, – почему все избегают вон того человека? Я только что заметил, как он в курительной пытался с кем-то заговорить, но похоже, что какое-то табу…

Миклтуэйт поглядел в ту сторону, держа в воздухе вилку.

– Еще бы, – ответил он.

– Но что он такого сделал?

– Он дурак, – в явном раздражении произнес Миклтуэйт с набитым ртом. – Бр-р-р! – добавил он, как только смог.

Я немного подождал.

– Но что он такого сделал? – еще раз спросил я.

Некоторое время Миклтуэйт не отвечал, сердито набивая рот хлебом и всем, что попадало под руку. Потом, придвинувшись ко мне с видом заговорщика, он принялся издавать возмущенные звуки, в которых я с трудом различал отдельные слова.

– Ах, вот что! – сказал я, когда он умолк.

– Да, – отозвался Миклтуэйт, сделал наконец глоток и налил себе вина, расплескав его на скатерть. – На днях и я почти целый час не мог от него отвязаться.

– Да?

– Круглый дурак, – сказал Миклтуэйт.

Я боялся, что больше ничего не услышу, но, к счастью, залпом выпив вино, он снова заговорил.

– Он требует от всех, чтобы ему возражали, – сказал он.

– Насчет чего?

– Чтобы говорили, что у него нет доказательств.

– Да?

– А потом предъявляет доказательства. Воображает, что он умнее всех. Я не мог ничего понять.

– Доказательства чего?

– Разве я вам не сказал? – спросил Миклтуэйт, побагровев. – Насчет этой его дурацкой русалки из Фолкстона.

– Он говорит, что русалка существует?

– Ну да, – сказал Миклтуэйт, побагровев еще сильнее и глядя на меня в упор, словно вопрошая, не намерен ли и я обернуться против него и встать на сторону этого гнусного негодля. На мгновение мне показалось, что его сейчас хватит апоплексический удар, но, к счастью, он вспомнил о своем долге хозяина и внезапно напустился на задумчивого официанта за то, что тот не убирает наших тарелок.

– Давно не играли в гольф? – спросил я Миклтуэйта, когда пристыженный официант убрал тарелки и убрался вместе с ними. Гольф всегда приводит Миклтуэйта в хорошее расположение духа, кроме тех случаев, когда он сам играет. А тогда, как мне говорили… Если бы на моем месте сейчас была миссис Бантинг, она бы умолкла и подняла брови, воздев руки, чтобы дать понять, как действует гольф на Миклтуэйта, когда он сам играет.