— Спи тут. Я тебя запру. Не бойся. Крыс в доме нет, есть одна домашняя, от нее вреда нет. Ночной горшок — под кроватью. Если что — звони вон в тот большой колокольчик у стены.

Дуня села на кровать, обомлев.

— Как вас зовут? — спросила она.

— Егор.

— А меня Дуня.

— Знаю. Когда мы ехали, ты в бреду свое имя повторяла…

— Разве я бредила?

— Конечно. Будешь бредить в твоем положении.

Дуня робко взглянула в лицо похитителя. Был он отнюдь не красавец, но очень мощен, точно наполнен какой-то непонятной силой. Черно-волосатый, а в глаза его Дуня побоялась заглянуть.

— Ты кто? — только и спросила. — Зачем тебе моя смерть?

Егор захохотал.

— Я ж тебе говорил: не бойся… А кто я? Я такой же, как ты. Я тебя, Дуня, давно знаю.

Дунечка ахнула и подумала, что он сумасшедший. Егор внимательно на нее посмотрел. Взгляд его был тяжелый, но ужаса в нем не было.

— Спи до утра.

И вышел, но запер дверь. От этого звука у Дуни екнуло сердце. Она не знала, что делать, то ли ей спать, то ли повеситься. Но в уме встал тяжелый взгляд Егора, и он усыпил ее…

…Дуню разбудил звук открываемой двери. Она испуганно-робко открыла глаза и увидела на пороге девушку, худощавую, бледную, словно всю жизнь она провела в подвале, а у ног ее замерла черная, как мрак, крыса.

Дуня взвизгнула, но отрешенно, по-своему. Девушка, не обращая внимания на ее взвизгиванье, мрачно проговорила:

— Пора завтракать. Меня зовут Зоя. Идите за мной.

И она быстрым движением ножки отвела крысу в сторону.

Дуня, решив ничего не понимать, поплелась за ней. Опять коридоры; в туалете Дуня вроде бы помыла руки, лицо и покорно последовала за Зоей.

Они подошли наконец к какой-то двери, и Зоя, открыв дверь, чуть ли не втолкнула Дуню внутрь, а сама не вошла.

Иллюстрация: Юля Блюхер

Дуня огляделась и ошалела. Ошалела от красоты, которую она увидела. Довольно большая, прямоугольная, эта комната светилась уютом и благолепием. На стенах — картины, от вида которых возбуждалась в душе доброта и тихость, старинные часы, вероятно, антикварная мебель, паркет и длинный дубовый стол, за которым сидели четыре человека.

Одна — женщина лет сорока, с лицом интеллигентным и сладко-добродушным — стремительно, как птица, соскочила со своего стула и подбежала к Дуне. И ошеломленно сказала:

— А мы вас ждали… Дайте я вас поцелую…

Дуня, онемевшая, стояла как статуя и не пошевелилась на призыв.

Женщина сладко, почти приторно поцеловала ее в обе щечки и, взяв за руку, повела к столу.

Стол был заставлен цветами и цветочками, а между ними — такое изобилие всяческой явно вкуснейшей еды, что Дунечка наконец вздрогнула, проявив себя телом. Но уста ее молчали.

— Меня зовут Лидия Леонидовна, — вещала женщина, видимо, хозяйка, прямо извиваясь вокруг Дунечки. — Угощайтесь, милая, угощайтесь. Еда никогда не обманывает человека. Насладитесь каждой клеточкой своего обожаемого тела…

Дуня взглянула на людей. Сначала ее взгляд упал на небрежно одетого старика, как будто бы обычного, но с такими ледяными, страшными глазами, что ее бросило во внутреннюю дрожь. Но она ничем не выдала себя. Старик между тем представился:

— Генрих.

— Я Дуня, — прозвучал невнятный ответ.

— Не надо. Мы вас видим, — ответил старик.

Рядом со стариком сидел тип, реально испугавший Дунечку. Это было дитя, мальчик лет девяти-десяти, но совсем какой-то безобразный, даже уродливый, с полусгнившими, как показалось Дуне, зубами, но с хищным оскалом. Он был ужасен среди всего этого благолепия — именно этот контраст и спугнул душевно Дуню. Но она все-таки не дрогнула.

— Его зовут Юрочка, — заявила Лидия Леонидовна.

Зато последний незнакомец почти возродил в сердце Дунечки веру в людей. Это оказался человек лет тридцати пяти, округлый, чуть-чуть толстенький, налитой, и с таким добродушным, внимательным ко всему живому и благим выражением лица, что невозможно было не довериться ему во всем.

— Геннадий, — представился он. — Балуюсь пением и игрой на гитаре.

Дуню усадили около Лидии Леонидовны. Она тут же наложила Дуне в тарелочку салат, от одного вида которого можно было забыть обо всех бедах. Дуня набросилась на него, словно на спасение.

— Дунечка, милая, — проговорила Лидия Леонидовна, улыбаясь. — Взгляните на Юрочку нашего. Год назад он, можно сказать, почти случайно убил Кирилла, мальчишку поменьше его. И ничего, выкрутился. Жизнь продолжается.

Дуня поперхнулась.

— Экая вы, милая, неловкая, — удивилась Лидия Леонидовна. — Нельзя все так принимать близко к сердцу. Вы видите, с Юрочкой ничего не случилось. Он за столом, а не в детской колонии.

— Кушайте, Дуня, кушайте, — прошипел старик.

В это время Геннадий запел. В его руках мгновенно оказалась гитара.

— Это он для вас, Дуня, поет, — улыбнулась Лидия Леонидовна.

Геннадий пел во всю мощь своих легких. Слова песни были дикие, но трогательные:

И далее в таком же духе. Пел он проникновенно, с душевной болью. Когда он кончил, Дуня изумленно уставилась на него, позабыв о чудесном салате. Гена доверчиво улыбнулся ей в ответ:

— Я всегда пою, — сказал он, — о несчастных, страдающих людях. Обратите внимание, Дуня, на такие слова в этой песне, слова о муже героини:

— Вот как получилось, — продолжал Гена. — У одной — три ноги, у другого — ни одной. Я спрашиваю: разве это справедливо? Но так и бывает в жизни.

И глаза певца засветились чуть ли не слезой. Дуня тоже была готова расчувствоваться.

— Вы ешьте, ешьте, — прервала этот порыв чувств Лидия Леонидовна, накладывая ей рыбку чуть ли не насильно. — От еды еще никто не умирал. И третья нога от еды не вырастет.

— А где же Егор? — вдруг спросила Дуня.

Ответом была глубокая тишина. Все словно замерли. Прошло минуты две.

— Егор путешествует, — тихо ответил старик.

В голове Дуни, и так замутненной, все смешалось, перепуталось, сгинуло. И вдруг, как молния, вспыхнули в сознании слова. И она их произнесла:

— Когда же вы меня отпустите домой? Ведь отец беспокоится…

В ответ молчание продолжалось всего минуту.

— Ты у нас в гостях, Дунечка, — вымолвила Лидия Леонидовна. — Отец предупрежден, что отдохнете у нас и вернетесь веселой…

Дуня вдруг ясно поняла, что ей не уйти сейчас никуда. Но Лидия Леонидовна глядела на нее с такой добротой, что Дуня не смогла противиться непонятному. Может быть, с ней не будет ничего плохого? Отец предупрежден, а мачеха только рада. Но зачем все это?

Но потом обыденный смысл ушел из ее сознания, потому что он всегда надоедал ей. Она опять огляделась. Все было красиво и добротно. Только глаза Юрочки поблескивали недетским мраком. И она принялась за салат и рыбу. Но старик заметил ее взгляд, направленный на Юрочку.

— Не осуждайте его, — заметил старик. — Он у нас слишком развитой, не по возрасту…

Дуня не удержалась и снова молниеносно заглянула в глаза Юрочки. На мгновенье ей стало дурно, но она быстро пришла в себя. Старик пристально наблюдал за ней, не пугая ее, однако, чем-нибудь излишним.

Дуня удивлялась, почему этот «завтрак» так обилен, словно она уже не завтракала, а обедала. Блаженная мысль вошла в голову: все это сон, а не действительность. Любая деталь всей этой ситуации стала казаться ей фантастической.

— Приятно, приятно, — начала шептать она самой себе.

Вдруг к ней подошел добродушный Гена, певец.

— Потанцуем? — попросил он вкрадчиво.

Дуня почувствовала, что это внезапное приглашение только подтверждает реальность сна. Она согласилась. Никакой музыки. Тишина. Только слегка чавкал Юрочка. Дуню пугало это безмолвие; ей стало казаться, что она танцует на краю пропасти.