На следующий день после похорон произошла странная сцена. Его отец и мать, которых он увидел впервые, обсуждали, что с ним делать. Они беседовали в большой комнате их марсельской квартиры; Брюно подслушивал, сидя на кровати. Всегда интересно, что о тебе говорят другие, особенно если они вроде бы не подозревают о твоем присутствии. Иногда сам начинаешь сомневаться в собственном присутствии, и в этом есть своя прелесть. Короче, он не чувствовал, что их слова касаются его напрямую. Притом что этому разговору суждено было сыграть решающую роль в его жизни, и с тех пор он много раз вспоминал его, так и не сумев испытать никаких подлинных эмоций. Он не сумел установить непосредственную связь, физическую связь между ним и двумя взрослыми людьми, которые в тот день, сидя в их столовой, поразили его прежде всего своим высоким ростом и моложавостью. Брюно перешел в шестой класс, и они решили, что с сентября определят его в школу-интернат. Отец будет забирать его в Париж по выходным, а мать попытается время от времени проводить с ним каникулы. Брюно не возражал; он не чувствовал в этих людях открытой враждебности. В любом случае его настоящей жизнью была жизнь с бабушкой.

Брюно наклоняется над умывальником. Пижамную куртку он снял. Край фаянсовой раковины врезается в складки его маленького белесого живота. Ему одиннадцать лет. Он собирается почистить зубы, как всегда перед сном, в надежде, что его вечерний туалет пройдет без эксцессов. Но тут к нему подваливает Вильмар, сначала один, и пихает его в плечо. Брюно делает шаг назад, дрожа от страха; он более или менее знает, что его ждет. “Отстаньте…” – еле слышно говорит он.

Следом подходит Пеле. Низкорослый, коренастый, очень сильный. Он наотмашь бьет Брюно по лицу, тот плачет. Затем они швыряют его на пол, хватают за ноги, тащат волоком. Возле туалета срывают с него пижамные штаны. У него еще совсем маленький член, детский, безволосый. Они вдвоем держат его за волосы, заставляют открыть рот. Пеле елозит туалетным ершиком ему по лицу. Брюно чувствует вкус дерьма. Вопит.

К ним присоединяется Брассёр; ему четырнадцать, он самый старший из шестиклассников. Достает свой член, который кажется Брюно толстым и огромным. Он встает над ним и мочится прямо ему на лицо. Накануне он заставил Брюно сначала отсосать, а затем вылизать ему задницу, но сегодня ему неохота. “Клеман, у тебя совсем голый хуй, – ржет он, – сейчас мы тебе отрастим волосы…” По его знаку мальчики обмазывают член Брюно пеной для бритья. Брассёр открывает бритву, подносит лезвие поближе. Брюно тогда обкакался от страха.

Как-то мартовской ночью 1968 года воспитатель обнаружил его в туалете в глубине двора, он лежал там съежившись, голый, весь в дерьме. Он надел на него пижаму и отвел к Коэну, старшему воспитателю. Брюно боялся, что его заставят все рассказать; боялся, что придется заложить Брассёра. Но Коэн, хоть его и вытащили из постели посреди ночи, принял его очень ласково. В отличие от своих подчиненных он обращался к ученикам на “вы”. Это был третий интернат в его послужном списке, и далеко не самый трудный; он знал, что почти всегда жертвы отказываются выдавать своих мучителей. Единственное, что он мог сделать, это наложить взыскание на воспитателя, ответственного за дортуар шестиклассников. Большинство этих детей брошены родителями на произвол судьбы, так что он для них единственный авторитет. Надо следить за ними повнимательнее, вмешиваться до того, как что-то случится, – но это невозможно, у них всего пять воспитателей на двести учеников. Когда Брюно ушел, он сварил себе кофе и пролистал картотеку шестых классов. Он подозревал Пеле и Брассёра, но никаких доказательств у него не было. Если удастся вывести их на чистую воду, решил Коэн, он добьется их исключения; парочки безжалостных и агрессивных учеников достаточно, чтобы и все остальные начали свирепствовать. Как правило, подростки, особенно если они сбиваются в стаи, жаждут подвергнуть унижениям и пыткам тех, кто послабее. В раннем подростковом возрасте их изуверство достигает неслыханного размаха. Он не питал ни малейших иллюзий относительно поведения человека, неподвластного закону. Заступив на должность в интернат Мо, он сумел внушить ученикам страх. Он знал, что, не будь его, последнего оплота законности в этом заведении, жестоким издевательствам над такими мальчиками, как Брюно, не было бы конца и края.

Брюно остался в шестом классе на второй год, испытав при этом только облегчение. Пеле, Брассёр и Вильмар перешли в седьмой, так что теперь они будут в другом дортуаре. К сожалению, в соответствии с директивами министерства, принятыми после событий шестьдесят восьмого года, было решено сократить штат надзирателей в интернатах, организовав взамен систему самодисциплины; эта мера, будучи вполне в духе времени, позволила к тому же сэкономить на зарплатах. Теперь ученикам стало легче пробираться в чужие дортуары; минимум раз в неделю седьмые классы устраивали набеги на малышей; они возвращались к себе с одной, а то и двумя жертвами и приступали к делу. В конце декабря Жан-Мишель Кемпф, худой, боязливый мальчик, поступивший в интернат в начале года, выбросился из окна, спасаясь от своих истязателей. Падение могло закончиться смертельным исходом, но он, к счастью, отделался множественными переломами. В частности, раздробил себе щиколотку, ее собирали буквально по кусочкам; впоследствии выяснилось, что он останется калекой. Устроив всеобщий допрос, Коэн утвердился в своих подозрениях; как Пеле ни отнекивался, он исключил его на три дня.

Практически все сообщества животных построены по принципу доминирования, тут все определяется физической силой. Для этой системы характерна строгая иерархия: самый сильный в группе – альфа-самец; за ним следует второй по силе, бета-самец и так далее, вплоть до самого слабого животного, занимающего низшую ступень, – его называют омега-самцом. Иерархическое положение обычно определяется в ходе боевых ритуалов: самцы низкого ранга пытаются повысить свой статус, бросив вызов тем, кто выше их, зная, что в случае победы их положение улучшится. Доминирующая позиция дает определенные привилегии: право первым получать доступ к пище и спариваться с самками своей группы. Однако самая слабая особь может уклониться от боя, приняв позу покорности (присев и выставив анус напоказ). Брюно повезло меньше. Жестокость и доминирование, широко распространенные среди животных, уже у шимпанзе (Pan troglodytes) сопровождаются беспричинными вспышками агрессии по отношению к самому слабому. Эта тенденция достигает своего пика в примитивных человеческих сообществах, в развитых же она свойственна в основном детям и подросткам. Позже развивается жалость, или способность примерить на себя страдания другого; эта жалость быстро становится категорией морального закона. Жан Коэн представлял в лицее-интернате Мо моральный закон и совершенно не собирался от него отступать. Он не думал, что нацисты как-то особо извратили мысль Ницше: отрицая сострадание, поставив себя выше морального закона, утверждая желание и господство желания, мысль Ницше, считал он, естественным образом привела к нацизму. Учитывая выслугу лет и уровень квалификации, он имел право претендовать на пост директора, но остался на должности главного воспитателя, и это было его сознательным выбором. Он неоднократно обращался в академическую инспекцию с жалобой на сокращение штата воспитателей; его обращения остались без ответа. В зоопарке самец кенгуру (macropodidae) часто воспринимает вертикальное положение служителя как вызов на бой. Агрессивного кенгуру можно унять, если служитель наклонится, приняв позу, характерную для мирных кенгуру. Жан Коэн не испытывал ни малейшего желания превращаться в мирного кенгуру. Злобность Мишеля Брассёра, вполне закономерная стадия прогрессирующего эгоизма, характерная и для менее развитых животных, уже привела к тому, что один из мальчиков останется инвалидом на всю жизнь; таким, как Брюно, она, скорее всего, нанесла необратимые психологические травмы. Вызывая Брассёра к себе в кабинет, он вовсе не собирался скрывать своего презрения к нему, равно как и намерения довести дело до исключения.