Рейс совершал промежуточную посадку на Гран-Канарии, и, пока мы кружили над островом в ожидании воздушного коридора, я с любопытством разглядывал дюны Маспаломаса. Гигантские песчаные формы плавали в ослепительно синем океане; мы летели на небольшой высоте, я мог различить фигуры, начертанные на пляже порывами ветра, иногда они напоминали буквы, иногда — контуры животных или человеческих лиц; в голове невольно рождалась мысль, что это знаки, наделённые магическим смыслом, и я почувствовал, как у меня перехватывает дыхание, несмотря на лазурную гладь моря — а может, как раз из-за неё.
В аэропорту Лас-Пальмаса самолёт почти опустел; потом на борт поднялись несколько пассажиров, совершавших перелёты между островами. Большинство выглядели заядлыми путешественниками, вроде австралийских backpackers[52], вооружённых путеводителем «Let's go Europe»[53] и схемой расположения «Макдоналдсов». Они вели себя спокойно, тоже любовались видами, вполголоса обменивались умными, поэтичными замечаниями. Незадолго до посадки мы пролетали над зоной вулканической активности — развороченными темно-багровыми скалами.
Патрик ждал меня в зале прибытия аэропорта Арресифе; на нём были брюки и белая туника с вышитой разноцветной звездой, эмблемой секты, на лице расплылась широчайшая улыбка — по-моему, она появилась за пять минут до моего прилёта; он продолжал улыбаться безо всякой видимой причины и пока мы пересекали автостоянку. Там стоял белый микроавтобус «тойота», тоже украшенный разноцветной звездой. Я сел на переднее сиденье; лицо Патрика по-прежнему озаряла беспредметная улыбка; стоя в хвосте машин, чтобы пробить свой талон на выезд, он барабанил пальцами по рулю и покачивал головой, словно в такт какой-то звучавшей в нём мелодии.
Мы катили по насыщенно-чёрной, отливающей синевой равнине из угловатых, грубых, почти не тронутых эрозией скал, когда Патрик нарушил молчание.
— Вот увидишь, это будет потрясающе… — произнёс он вполголоса, как будто говорил сам с собой или сообщал мне какую-то тайну. — Тут особые вибрации… В самом деле, тут есть какая-то эманация.
Я вежливо кивнул. Не то чтобы он меня удивил: почти во всех сочинениях «Нью эйдж» говорится, что в регионах с повышенной вулканической активностью бывают особые сейсмические колебания, к которым чувствительны многие млекопитающие, в частности человек; считается, что, помимо прочего, они возбуждают тягу к сексуальному промискуитету.
— Именно, именно… — произнёс Патрик все в том же экстазе, — мы — дети огня!
Я счёл за лучшее промолчать.
Под конец дорога шла вдоль пляжа с черным песком, усеянным мелкими белыми камушками; признаться, выглядело это необычно, даже фантастично. Сперва я смотрел внимательно, но потом отвернулся: меня как-то неприятно поразила эта резкая инверсия цветов. Я бы, наверное, ничего не имел против, если бы море стало красным; но оно оставалось все таким же синим, таким же безнадёжно синим.
Шоссе резко вильнуло в глубь острова, и метров через пятьсот мы остановились: вправо и влево, насколько хватало глаз, тянулась массивная металлическая ограда высотой метра в три и с колючей проволокой. У ворот, которые, судя по всему, были единственным выходом отсюда, дежурили двое охранников с автоматами. Патрик сделал им знак, они открыли ворота, подошли к машине и, прежде чем нас пропустить, внимательно осмотрели меня. «Это необходимо… — произнёс Патрик все тем же еле слышным голосом. — Журналисты…»
Дорога, вполне сносная, пересекала ровное пыльное пространство с каменистой красноватой почвой. Когда вдали завиднелось нечто вроде белого палаточного городка, Патрик свернул влево, к обрывистой скале, сильно выветрившейся с одной стороны; она состояла из той же чёрной, по-видимому, вулканической породы, на которую я обратил внимание чуть раньше. Попетляв, машина остановилась на площадке, и дальше мы пошли пешком. Несмотря на мои протесты, он решительно забрал у меня чемодан, довольно тяжёлый. «Нет-нет, прошу тебя… Ты же ВИП…» Он говорил вроде бы в шутку, но что-то подсказывало мне, что не совсем. Мы прошли мимо дюжины гротов с узким входом, вырубленных в скале, и наконец, поднявшись ещё на одну площадку, почти на вершине небольшой горки, оказались перед ещё одним гротом, гораздо больше остальных; у входа, шириной в три метра и высотой в два, тоже стояли двое вооружённых охранников.
Мы вошли в первую залу — квадратную, со стороной примерно метров десять и с голыми стенами; единственной мебелью здесь были несколько складных стульев, расставленных вдоль стен. Затем, следуя за охранником, мы пересекли коридор, освещённый высокими светильниками в форме колонн, очень похожими на те, что были в моде в 70-е годы: в светящемся геле жёлтого, бирюзового, оранжевого и бледно-фиолетового цвета вспухали большие пузыри, медленно поднимались вверх и исчезали.
Апартаменты пророка тоже были обставлены в стиле 70-х годов. На полулежал толстый оранжевый палас, исчерченный фиолетовыми молниями. По всей комнате в живописном беспорядке были разбросаны низкие диванчики, покрытые шкурами. В глубине на ступенчатом возвышении стояло вращающееся кресло для отдыха, обитое розовой кожей, со встроенной подставкой для ног; кресло пустовало. За ним я обнаружил знакомую картину с псевдорайским садом, она висела в столовой пророка в Зворке: двенадцать юных дев, облачённых в прозрачные туники, взирали на него с обожанием и вожделением. Комично, разумеется, но ровно в той — в конечном счёте весьма малой — степени, в какой может быть комичной вещь чисто сексуальная: юмор, чувство смешного торжествуют лишь тогда (собственно, мне за то и платили, причём недурно платили, чтобы я это знал), когда направлены на мишени уже беззащитные, вроде религиозности, сентиментальности, преданности, чувства чести, и, напротив, не в силах нанести серьёзного урона глубинным, эгоистичным, животным детерминантам человеческого поведения. В любом случае картина была написана настолько плохо, что я далеко не сразу узнал изображённых на ней моделей, вполне живых девушек, которые восседали на ступенях, кое-как пытаясь воспроизвести живописные позы — их, видимо, предупредили о нашем прибытии; впрочем, репродукция из них получилась весьма приблизительная: если некоторые облачились в те же прозрачные туники, отдалённо напоминающие греческие, подняв их до талии, то другие предпочли бюстье и чёрные латексные бюстгальтеры; так или иначе, половые органы у всех остались обнажёнными.
— Это невесты пророка, — почтительно произнёс Патрик.
По его словам, этим избранницам дарована привилегия постоянно жить при пророке: у каждой есть собственная комната в его калифорнийской резиденции. Они представляют все расы, населяющие Землю, и, в силу своей красоты, предназначены исключительно для служения Элохим, а следовательно, не могут вступать в сексуальные отношения ни с кем, кроме них (буде, конечно, те соберутся почтить Землю своим присутствием) и пророка; по желанию пророка, они могут также заниматься сексом друг с другом. Я немного поразмыслил над этой перспективой, одновременно пытаясь пересчитать девушек: решительно, их было только десять. В этот момент я услышал справа какой-то всплеск. Зажглись галогеновые лампы на потолке, освещая бассейн, вырубленный в скале и окружённый пышной растительностью; в нём купался обнажённый пророк. Две недостающие девушки почтительно ожидали у лесенки бассейна, держа белый халат и белое полотенце, украшенные разноцветными звёздами. Пророк не спешил, кувыркался в воде, лениво покачивался, лёжа на спине. Патрик замолчал и потупился; тишину нарушали только лёгкие всплески купальщика.
Наконец он вылез из бассейна и немедленно был облачён в халат; вторая девушка, стоя на коленях, массировала ему ноги; я подумал, что мне он запомнился менее высоким, а главное, менее крепким: он явно качал мускулы, держал форму. Пророк двинулся ко мне с распростёртыми объятиями, мы расцеловались. «Рад… — произнёс он низким голосом, — рад тебя видеть…» За время путешествия я не раз спрашивал себя, чего, собственно, он от меня хочет; возможно, он преувеличивал мою известность. Скажем, сайентологи, безусловно, извлекали пользу из присутствия в их рядах Джона Траволты и Тома Круза, но ведь я — величина куда более скромного уровня. Правда, и он сам тоже; наверное, это самое простое объяснение: просто он ухватился за первое, что подвернулось под руку.
