Мало кто даже из наших жильцов помнит, что когда-то все подъезды «жилтовского» были сквозными: до войны считалось, что обязательно нужен «черный» ход для выноса мусора. Впоследствии жизнь сделалась проще, мусорные баки приблизились к парадным дверям, а вторые проходы на задний двор, расположенные в глубине подъезда под лестницей, ставшие чересчур притягательными для всяких бомжей и прочей шпаны, заделали — где кирпичами, а где просто заложили фанерой. Несколько лет назад, оборудуя свою контору, я озаботился этим вопросом: подобрал ключи к неприметной двери на задах и выпилил кусок древесно-стружечной плиты, закрывающей ее с внутренней стороны. Дверь эта не раз выручала меня в случаях, подобных нынешнему, и сегодня тоже позволила оказаться в своей конторе, не привлекая лишнего внимания.

Прокопчик уже сидел на месте, слегка порозовевший и повеселевший, из чего я сделал вывод, что его здоровье пошло на поправку. А по тому, какими словами он меня встретил, догадался, что порученное ему задание тоже на мази.

— С-самое интересное ты, к-конечно, уже п-пропустил! — сообщил мой помощник таким тоном, будто я был фельдмаршал Блюхер, едва не опоздавший к сражению при Ватерлоо. Можно было бы, разумеется, поспорить с этим утверждением, но я промолчал: неизвестно, стоило ли считать интересным то, что меня за последнюю пару часов один раз чуть не убили и один — фактически кинули, не отдав честно заработанные деньги.

А Прокопчик продолжал тараторить, от возбуждения заикаясь больше обычного:

— Б-были б мы вдвоем, уже п-прихватили б его! П-пря-мо п-при п-передаче! У него, с-сучка, т-торговая точка возле п-памятника рядом с-с метро! А т-теперь они зашли в адрес, но, я д-думаю, скоро не в-выйдут.

Короче, картинка вырисовывалась следующая. Отряженный мною вести наблюдение за сыном Эльпина, местным «д-драг-д-дилером» мальчиком Ромой, Прокопчик поставленную задачу в целом выполнил. Около часу дня на площади у метро, где возле памятника какому-то очередному борцу за светлое будущее обычно собираются окрестные наркоманы, Рома встретился с двумя бойцами невидимого фронта — одним представителем европеидной расы, другим негроидной. Тима наметанным глазом определил, что бледнолицый брат, судя по скучающему виду, осуществлял функции охраны, главным же был сын черной Африки.

— Этот Рома — п-парень не п-промах, — повествовал Прокопчик, — т-торговался с гуталином до п-последнего. Но н-негатив тоже к-крепкий п-попался, стоял н-насмерть. Я уж д-думал, так и разойдутся. Но в конце к-концов антрацит с-спекся, не сдюжил к-коржик, б-больно б-бабки любит.

Рома купил у торговца большой пакет героина, после чего встретился у нас во дворе с группой нетерпеливо ожидающих его товарищей. Вся компания дружно отправилась на ту сторону площади и там в дебрях дистрофических пятиэтажек зашла в квартиру на первом этаже, где сразу вслед за этим закрылись окна и плотно занавесились шторы. Это произошло минут сорок назад, и Прокопчик справедливо полагал, что сейчас самое время брать их всех с поличным: кайф в разгаре, никто даже не пикнет.

Местность, расположенная за спиной памятника пламенному революционеру, у наших аборигенов называется «зажопье». Сорок лет назад микрорайон строился как сугубо временное жилье для метростроевского пролетариата. В дни моего детства мы старались не очень-то появляться там после наступления темноты, да, честно сказать, и при свете дня тоже. Мужика с окровавленной мордой здесь можно было встретить не реже, чем вдрызг пьяную бабу. «Зажопье» поставляло нашему региону основную массу шпаны, ворья и прочих, как тогда говорили, негативных явлений. С тех пор мало что изменилось: в дешевых полуразвалюхах задержались в основном те, у кого не было сил плавать у поверхности новой неприветливой жизни, а тех, у кого силы были, сменили другие занесенные сюда из лучших мест бедолаги.

В подъезде, куда меня привел Прокопчик, пахло кошками и застарелой блевотиной. Из подвала тянуло отвратительным смрадом стоячего болота, а в воздухе роились тучи привлеченного этими райскими условиями комарья. Дерматиновая дверь, перед которой мы остановились, была вспорота, как живот самурая, из располосованных внутренностей вываливались комья слежавшейся ваты. Косяк выглядел так, словно его глодала собака, и истертый английский замок держался в буквальном смысле на соплях. Сунув обратно в карман приготовленный было набор отмычек, я просто отошел на пару шагов и с силой двинул по замку каблуком, после чего мы беспрепятственно вошли в квартиру, не встретив не только сопротивления, но даже вообще никакой реакции ее обитателей.

Всех их мы обнаружили в дальней комнате. При свете нескольких чадящих свечей в красиво увитых восковым узором пивных бутылках человек семь-восемь разновозрастных недорослей обоего пола лежали на стертом до полной неузнаваемости вьетнамском ковре, еще пара-тройка занимали продавленный и засаленный диван, какие-то совсем уже смутные тени горбились в неосвещенных углах. Кислый дым стоял в воздухе упругими слоями, словно крем в «наполеоне». Когда мы вошли, никто даже не повернул в нашу сторону голову — казалось, здесь одни мертвые. Как стреляные гильзы, между телами валялись шприцы, и это еще больше усугубляло впечатление. Я остановился в растерянности, совершенно не зная, с чего начать, но меньше, видимо, подверженный рефлексиям Прокопчик спас положение.

— Вста-ать! — заорал он. — Уголовный розыск! Всем встать! К стене!

Странно, но кое-кто в ответ начал шевелиться. А Тима, не теряя темпа, принялся хватать всех подряд за шкирку и выстраивать вдоль стенки.

— Вставайте, п-подонки! — надсаживался он очень грозным голосом. — Х-халява кончилась!

Наконец, Тима, кажется, нашел того, кого искал, потому что тональность его рыка изменилась, сделавшись торжествующей:

— А, вот он, гаденыш! Мразь! Ну-ка, канай сюда!

В следующее мгновение от мощного пинка буквально мне в объятия влетела хилая трясущаяся личность. Приняв ее на себя, я быстрыми движениями обшарил карманы, легко нащупал пухлый целлофановый пакет и, даже не заглянув в него, зловеще объявил:

— Так, отлично. Это уже хранение в крупных размерах. И распространение. Это тюрьма. Пошли, парень.

Через минуту мы были на улице. Вся в черных угрях, словно засиженная мухами, с перекошенным от страха слюнявым ртом, вблизи рожа Эльпина-младшего производила жалкое впечатление. Но нам было не до сантиментов. У нас имелся четкий сценарий, и мы ему неукоснительно следовали.

— Где остальное? — наваливаясь на Рому грудью, сипел ему в ухо Прокопчик. — Дома много держишь?

— В машину! — скомандовал я. — Сейчас посмотрим!

Через четыре минуты мы уже были в квартире Эльпиных. Конечно, существовал риск застать там кого-нибудь из старших, но небольшой: перед самым выездом на операцию, занявшую каких-то пятнадцать минут, мы туда звонили и убедились, что никто не берет трубку. Тем не менее надо было торопиться.

Квартирка у шоумена была не слишком большой, но обставлена уютно и со вкусом. Насколько я понимаю, мебель здесь была в конструктивистском стиле двадцатых годов — уж не знаю, оригиналы или подделки, настолько не разбираюсь. Во всяком случае, мне показалось, что картины того же периода, украшающие чуть не все стены, копиями не являлись. Впрочем, рассматривать их внимательно времени у меня не было. Бродя по комнатам, я слышал, как Прокопчик, глубоко вошедший в роль «плохого» следователя, надрывается у Ромы в комнате, пустив, по-моему, в ход арсенал из какого-то шпионского фильма:

— Кто с тобой работает? Отвечай! Кто с тобой работает?

Смахивало на то, что в связи с отсутствием соответствующего опыта ничего более оригинального он спросить больше не может. Пора было заканчивать, и я, появившись на пороге комнаты, произнес положенным мне по роли тоном «доброго» следователя:

— Погоди, друг, может, мальчик не так уж сильно завяз. Может, ему еще можно помочь. Отец-то знает, чем ты занимаешься? Да или нет? Отвечай!

Но тот только и смог, что в отчаянии затрясти отрицательно головой, от чего вдруг градом покатившие у него из глаз слезы стали разлетаться по сторонам, как из дождевальной установки.