Берия побледнел. Дошло до него.

— Сволочь ты, Лаврентий! Очень большая сволочь. Такая большая, что я даже не представлял!

Злоба вспыхнула в глазах Берии, он сорвался на крик:

— Не знал! Не представлял!.. С кем поведешься, от того и наберешься!

Сталин, непривычный к противодействию, опешил. Но быстро справился с собой, налился свинцовым спокойствием.

— Так. так… У кролика появились клыки. Откуда бы? — встал он с дивана. — А ну, подойди ближе.

— Зачем?

— Я сейчас вышибу твои клыки. Сам.

Чтобы прервать эту безобразную сцену, я встал между ними, но у Берии уже прошла мгновенная вспышка, он сник, обретая привычную льстивую покорность:

— Прости, великий и мудрый, но у меня тоже есть нервы! — попятился он. — Прости и забудь!

— Что простить? Гнусное распутство или твои слова?

— И то, и другое.

— Ты заплатишь, Лаврентий. Народу заплатишь!

— Я рассчитаюсь, великий и мудрый! Рассчитаюсь за все! — Берия низко склонил голову, слова его прозвучали двусмысленно.

По прошествии некоторого времени я осторожно попытался выяснить через военную контрразведку, не повлияла ли стычка Сталина и Берии на судьбу Щирова. Оказалось, что Сергея Сергеевича, отбывавшего срок в особом лагере на Крайнем Севере, судили вторично. За антисоветскую пропаганду среди заключенных (рассказывал то, что произошло с ним). Его делом занимался военный трибунал и вынес такое решение, с которым мне раньше не приходилось сталкиваться. К двадцатипятилетнему сроку Щирову прибавили еще столько же! То есть изолировали на всю жизнь.

К чему бы, казалось, подобные сложности в отлаженной карательной системе? Гораздо проще было совсем убрать человека. Причина всегда найдется, тем более для заключенного. Убит при попытке к бегству… Но тут, значит, не обошлось без самого Берии. Логика. Судьба Щирова известна мне, Василию Сталину, даже самому Иосифу Виссарионовичу, о подполковнике могут вспомнить, спросить. Следовало перестраховаться. Теперь проверяйте сколько угодно, все по закону. На особое совещание мог оказывать давление Берия? Ну что же, вот другой приговор, уже по другому ведомству. Если один отменят, второй будет действовать. Обезопасил себя с этой стороны Лаврентий Павлович. А я перестал беспокоиться за жизнь Щирова. Люди Берии будут оберегать его по крайней мере несколько лет. История со Щировым продолжала висеть над головой Лаврентия Павловича как дамоклов меч. Сделаешь резкое движение — может сорваться. [Герой Советского Союза подполковник С. С. Щиров был освобожден из лагеря после смерти Берии. Здоровье было подорвано. Скончался в психиатрической больнице в 1956 году. (Примеч. Н. Лукашова.) И сюда же, к месту, еще одно примечание — от автора. После того, как главы о Щирове были опубликованы, появилось много разных откликов. Особенно интересен один. 22 ноября 1997 года в газете "Республика Татарстан" были напечатаны воспоминания четырехкратного рекордсмена мира по парашютному спорту А. К. Фасхутдинова, всю жизнь посвятившего авиации. Абдулла Канафьевич подробно поведал, как он, будучи молодым семнадцатилетним авиатехником, вместе со старшим авиатехником Иваном Корнюхиным, предотвратил первую попытку начальника Ташкентского аэроклуба Сергея Сергеевича Щирова улететь за границу на учебной машине. Дежуря на стоянке, оба техника, точно соблюдая инструкцию, не дали возможности Щирову нарушить правила и подняться в воздух, определив тем самым его дальнейшую трагическую участь. Но раскаиваться Фасхутдинову и Корнюхину не в чем: они добросовестно выполнили свои служебные обязанности (В. У.)]

21

Без работы Сталин не мог, но, работая, он теперь быстро уставал, это раздражало его, он спешил, злился — и уставал еще больше, чувствовал себя еще хуже. А показываться врачам не хотел, говоря, что только бездельники таскаются по докторам, что организм сам должен справляться с хворобами, а если не справляется, то грош цена такому организму. Он не только избегал врачевателей, как многие сильные личности, он еще и опасался всегда, особенно после встречи с доктором Бехтеревым, что дотошные врачи опять докопаются до паранойи, до шизофрении, такой скандальный диагноз, получив огласку, скомпрометирует его и перед современниками, и в истории.

Однако ничто человеческое не чуждо: перебои в сердце, одышка, головные боли, бессонница пугали Иосифа Виссарионовича, и в конце концов нам с Василием удалось уговорить его показаться врачу, хотя бы не для общего обследования, а узкому специалисту — сердечнику. Кому — это должны были определить Власик и Берия (начальник охраны Сталина генерал Власик подчинялся не только непосредственно Иосифу Виссарионовичу, но и косвенно Лаврентию Павловичу, согласовывая с ним основные вопросы). Берия как раз и рекомендовал врача — профессора Виноградова Владимира Никитича, который считался одним из лучших терапевтов не только у нас, но и в мире (впоследствии к Виноградову приезжала на консультацию Элеонора Рузвельт и была весьма благодарна ему).

Сталин радушно встретил профессора в кремлевской квартире, осмотр прошел легко, с разговорами, с шутками. Человек, мол, с годами обрастает болезнями, как днище корабля ракушками, надобно очищать, ремонтировать. С этого и начал Виноградов свое заключение:

— Ремонт необходим, Иосиф Виссарионович, причем основательный. Металл изнашивается, а уж мы тем более. Организм ваш переутомлен, и я ни за что не могу ручаться, если вы не перестанете чрезмерно перегружать себя. Необходим строгий режим, необходим достаточный отдых, постоянное наблюдение врача.

— Устраниться от дел? Уйти на пенсию? — насупился Сталин.

— Если не ото всех дел, то от значительной части, — решительно подтвердил Виноградов. — Надо восстановить силы. Короткий отпуск мало что даст. Требуется ремонт капитальный.

— Ми-и подумаем над этим, — пообещал Иосиф Виссарионович.

Почти то же самое, что сказано было Сталину, профессор повторил потом мне и Власику.

— У него был крепкий организм, но сейчас держится на нервах, на силе воли, а это чревато любыми неожиданностями. Ему надо полностью снять с себя государственную нагрузку, это было бы идеально.

— Это невозможно, — возразил я.

— Увы, — развел руками Виноградов.

Через несколько дней профессор был приглашен к Берии. В кабинете находились Каганович, Маленков и Хрущев. Меня там не было, но некоторые подробности разговора мне известны. Вел его в основном Маленков, собеседник словоохотливый, цепкий, умевший выуживать то, что интересовало. А интересовало истинное состояние Иосифа Виссарионовича. Добросовестный профессор опять откровенно изложил свое мнение, присовокупив: для приведения здоровья в соответствие с возрастом Сталину надо отойти от дел хотя бы на время.

— Хотите обезглавить партию и государство? — в голосе Берии звучала угроза и, наверно, каждый дрогнул бы при таком вопросе. — Требуете отстранить от работы великого и мудрого вождя?

Однако Виноградов был не из пугливых:

— Я ничего не требую. Как врач констатирую состояние здоровья пациента и как специалист предлагаю пути и способы лечения. Прошу не выходить за эти рамки.

— Он прав, — подал Каганович единственную реплику. Хрущев вообще не произнес ни слова, мотая услышанное на несуществующий ус.

Никаких мер в отношении Владимира Никитича Виноградова принято не было. Он продолжал свою деятельность и был арестован лишь вместе с другими по делу врачей-вредителей. Но об этом позже.

А что же Сталин? Откровенное, я бы даже сказал, мужественное заявление Виноградова произвело на него заметное впечатление. Он впервые, пожалуй, всерьез задумался о собственном здоровье. Однако своеобразно.

— Если человек курит всю жизнь, ему нельзя сразу бросать, это принесет только вред. Если человек выпивает всю жизнь, ему нельзя сразу отказаться от вина, это будет трудная ломка. Если человек напряженно работает всю жизнь, ему нельзя сразу оставить работу, организм затоскует и ослабнет без привычной нагрузки. Значит, бросать нельзя, но сократить можно. Постепенно.