Сталин, естественно, был непоколебим. Вызвав в Кремль послов западных стран, заявил им о необходимости соблюдать все пункты, закрепленные в документах, согласованных и подписанных главами четырех союзных держав. Никто эти документы не отменял, и только они могут служить основой для решения спорных вопросов по Германии. Ответственность за нарушение договоренностей лежит прежде всего на американцах. Скажите об этом еще раз своим правительствам. Пусть думают.
Добрый совет опять не был воспринят. Американцы не желали остановить свое политико-экономическое наступление в Европе и Азии. Готовы были балансировать на краю пропасти, рассчитывая на свое военное превосходство. Вооруженное противостояние становилось все более опасным. Несколько видных американских генералов открыто предлагали прорваться через советскую зону оккупации в Берлин по сухопутью: если потребуется — применить атомную бомбу. Более того: за использование против Советского Союза ядерного оружия выступил не кто иной, как Форрестол — министр обороны Соединенных Штатов. Узнав об этом, Иосиф Виссарионович сказал: "Он ненормальный". И не ошибся. Вскоре Форрестол действительно сошел с ума и, если не ошибаюсь, выбросился в Пентагоне из окна своего служебного кабинета. А от таких, как этот психически больной министр, зависело многое.
Обстановка еще более накалилась, когда Национальный совет безопасности США принял решение перебросить в Англию и непосредственно в Западную Германию 60 боевых самолетов дальнего действия типа В-29, способных нести не только большой груз обычных бомб, но и ядерное оружие. Одновременно велось активное «прощупывание» наших воздушных рубежей. Короче говоря, нападения можно было ожидать с часа на час. Иосиф Виссарионович высказал даже предположение, что американцы, следуя примеру своих гитлеровских предшественников, нанесут коварный удар в самое неожиданное для нас время. Например — в день рождения Сталина или в праздничную новогоднюю ночь. Однако горький урок сорок первого года нами не был забыт. Наши войска, особенно противовоздушная оборона, авиация и флот находились в повышенной боевой готовности. Общевойсковые и танковые армии были укомплектованы, хорошо обеспечены техникой и боеприпасами. Наши генералы и офицеры, сержанты и рядовые обладали бесценным фронтовым опытом. Стратегические группировки располагались таким образом, что могли отразить наступление противника и сами рвануться вперед. До Ла-Манша на севере и до Мадрида на юге. Но атомные бомбы! Я почти физически ощущал, как сгустилась военно-политическая атмосфера. А люди, и у нас, и во всей Европе, жили обычной жизнью, многие даже не догадывались, сколь страшная угроза нависла над ними, над всем миром.
5
В середине января 1949 года сложившееся положение обсуждалось членами Политбюро. Не на официальном заседании, а, как это все чаще случалось в связи с возрастом Сталина, в узком кругу товарищей, наиболее близких Иосифу Виссарионовичу и имевших прямое отношение к делу. В данном случае — к обстановке в Германии. Присутствовали: Молотов, Берия, Андреев, Шверник. Из военных — маршал Булганин. Заранее выяснено было мнение маршала Жукова, которого продолжали держать от греха подальше (от своевольных решительных действий) в глубинных военных округах, а также мнение главнокомандующего Группой советских войск в Германии маршала Соколовского. Георгий Константинович, как всегда, выразился определенно и настолько образно, что я не поленился записать его слова:
— Змея шипит, готова куснуть, чтобы припугнуть нас, но соображает: как же ей быть с ядом? Самой страшно — ядом не шутят… Голову гадине отрубим, которая в Европе, а хвост пусть дрыгается за океаном.
Соколовский высказал примерно такую же мысль, по более осторожно, соответственно его характеру военачальника скорее штабного, нежели строевого, решающего:
— Американцы хорохорятся, блефуют, но побаиваются. Важно не пропустить момент, когда они могут сорваться.
Оптимизм Жукова и Соколовского базировался не только на превосходстве наших сухопутных войск над возможным противником, но и на некоторых других факторах. На величине наших пространств, менее уязвимых, нежели карликовые и густонаселенные территории западных стран. На расстоянии от американских аэродромов с носителями ядерного оружия до наших жизненно важных центров. На так называемом "подлетном времени". Бомбардировщикам B-29, стартовавшим в Западной Германии, предстояло прорваться через передовые заслоны нашей противовоздушной обороны в Восточной Германии, через нашу противовоздушную оборону в Польше и лишь после этого, если повезет, столкнуться с нашими силами ПВО на собственно советской границе в Белоруссии и на Украине. А впереди была еще одна мощная зона ПВО, защищавшая центральные районы страны и непосредственно Москву. Мы считали, что ни один, даже случайный вражеский бомбардировщик с обычным или атомным грузом не сможет долететь до Киева, до Минска, а уж тем более до белокаменной — настолько защищены они надежным предпольем. А вот Прибалтика и славный наш Ленинград могли, увы, пострадать от вражеской авиации, способной незаметно пробраться над морем или над территорией скандинавских стран. Там "подлетное время" было минимальным, там мы имели линию противовоздушной обороны лишь непосредственно на наших границах. Сие вызывало беспокойство у нашего военного и политического руководства.
Маршал Булганин, как обычно, собственного мнения не имел, готов был достойным образом выполнить любое распоряжение Верховного главнокомандующего Сталина. И вообще: никто из присутствовавших на том совещании-заседании, о котором идет речь, высказываться не торопился, понимая ответственность момента. За исключением Лаврентия Павловича Берии, который проявил особую активность, причем довольно-таки странную. Оценить его поведение, суть его рассуждений и предложений лучше всего по контрасту с другим выступлением того же Берии по такому же примерно поводу, но несколько раньше.
Осенью 1945 года, вскоре после завершения войны с Японией, в Политбюро заслушивалась информация о применении американцами атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки. Каков результат? Каковы характеристики этого нового вида оружия? В ту пору даже сами американцы имели лишь приблизительное представление по этим вопросам. А у нас вообще лишь теоретические выкладки да предположения. И как только в Москву прибыл человек, первым из "белых людей", из неяпонцев, побывавший на месте ядерного взрыва в Хиросиме, видевший все своими глазами и тем более способный оценить событие с точки зрения военного специалиста, его сразу вызвали в Кремль.
На страницах этой книги несколько раз возвращался я к человеку удивительнейшей судьбы, которого называю "дублером Зорге" или "вторым Зорге", — к Михаилу Ивановичу Иванову, ныне генералу в отставке. Много лет легально и нелегально провел он на Дальнем Востоке, в Китае и в Японии, меняя, в силу необходимости, фамилии и должности, весь образ жизни. Когда громыхнул взрыв в Хиросиме, он находился в Токио, работал в нашем посольстве. Получил задание побывать на месте происшествия, собрать все возможные сведения. При этом уже сама поездка по воюющей стране, где ненавидят всех «белых», отождествляя их с врагами — американцами, уже сама эта поездка была событием незаурядным. Население однородное, иностранцев нет, в толпе не затеряешься. Михаил Иванович шутил потом, что он и его молодой помощник пострадали еще до прибытия к месту взрыва. В пути японцы забрасывали их камнями и всякой дрянью. Пришлось обратиться за помощью к местной полиции. Та, выяснив, что имеет дело с русскими, не отказала.
Ситуация почти фантастическая. Советские разведчики под охраной самурайской полиции осматривают место трагедии буквально по горячим следам, среди дымящихся руин, рядом с японцами, разыскивающими останки своих родственников. Помощник Иванова помогал переворачивать обугленные трупы, разгребал пепел… Никто же ведь тогда не знал, что ядерное оружие убивает не только сразу, но и со временем.
Михаил Иванович Иванов, человек волевой, умевший держать под контролем свои нервы, на заседании Политбюро заметно волновался. Еще бы: его слушают руководители партии и правительства, слушает сам товарищ Сталин! Сосредоточиться бы, излагать как можно точнее, но сердце колотится и вроде бы воздуха не хватает. Событие-то какое: один раз за всю жизнь! А Иосиф Виссарионович, великое множество раз видевший новичков в своем кабинете, понимал их состояние и давно уже выработал соответствующую «успокоительную» тактику. Никак и ничем не «давил» на новичка, позволяя ему освоиться. Почти не смотрел на него, зная силу своего взгляда. Если и задавал вопросы, то самые простые или конкретно-деловые. Прохаживался, помалкивал, покуривал, вроде бы даже не особенно прислушиваясь, однако слышал и запоминал, разумеется, все.
