Сам я в те дни под Берлином был чист аки стеклышко. Даже коньяк во мною же установленном пределе не употреблял, не до того было. А женщин, кроме Анны Ивановны, обретавшейся в Москве с моей дочерью, — других женщин в ту пору для меня просто не существовало. Востребовать же некоторые оперативные документы и поразмышлять над ними заставила не столько прямая целесообразность, сколько то, что принято называть интуицией. Еще неясное предощущение какой-то возможной озаренности, проникновения в какую-то сущность. Основа, вероятно, вполне материалистическая: большой опыт, знание аналогий, способность видеть и развивать варианты. Но есть в предчувствии и нечто иррациональное, не подвластное логике и рассудку. Бывало у меня, хоть и не часто, но бывало этакое приподнятое, радостно-возбужденное состояние, верный предвестник некоей вспышки, необъяснимого прозрения.
Подобное состояние возникло у меня после того, как побывал в 3-й ударной армии, в 79-м стрелковом корпусе генерала Переверткина, который первым прорвался в Большой Берлин. Умело и стремительно действовал этот корпус, продвигаясь быстрее других. Случайно ли? А номера-то какие! Тройка — хорошая цифра. Семерка — еще лучше, символ удачи. Ну и девятка, как ее ни крути, все равно не утрачивает смысла. Конечно, девятка-шестерка — это не туз, но и они, если козырные, бывают иной раз полезней, чем валеты и дамы. Какая-то символика чудилась мне и в фамилии командира корпуса: Семен Никифорович Переверткин — генерал без поражений, отмеченный делами, но не славой, скромный чернорабочий войны, которого судьба долго, до самой немецкой столицы, держала в тени. Но это я все скатываюсь на мистику, а на одной мистике далеко не уедешь. Реальность нужна.
Попросил заместителя Жукова — Василия Даниловича Соколовского, чтобы мне представили копию отчетной фронтовой карты с внесением изменения обстановки через каждые два часа, оперативные сводки, поступающие из армий, а также обобщенную сводку разведотдела со всеми новыми данными. И "зарылся в бумаги". Из них следовало, что на данный момент, то есть на 25 апреля, наибольшего успеха добились войска, действовавшие не в самом Берлине, а возле него и на более отдаленных участках. Передовые подразделения 58-й гвардейской стрелковой дивизии генерала Русакова (1-й Украинский фронт) вышли на Эльбу в районе Торгау, где встретились с разведпатрулями 69-й пехотной дивизии 1-й американской армии. Таким образом начала определяться фактическая разграничительная линия между нами и союзниками — путь на Берлин был для них перекрыт. Важным было и то, что единый фронт немецких войск оказался нарушенным, фашистские армии в Северной и в Южной Германии отрезаны друг от друга.
В тот же день западнее Берлина соединились войска 47-й армии генерала Перхоровича из состава 1-го Белорусского фронта с войсками 4-й гвардейской танковой армии генерала Лелюшенко из 1-го Украинского фронта. Кольцо вокруг вражеской столицы еще не было сплошным, сквозь него проходили, просачивались немецкие подразделения, но с каждым часом оно уплотнялось. Берлин был полностью окружен. Событие, безусловно, важное, хотя на боевых действиях внутри города это пока не сказывалось. Вражеская столица раскинулась на большой территории, имела крупные силы, защищавшие ее, сражавшиеся умело и фанатично. Более трехсот тысяч солдат и офицеров (в том числе отборные эсэсовские части) при трех тысячах орудий и минометов, при огромных запасах всякого другого вооружения. Продолжали формироваться отряды фольксштурма. Мне показали фотографию: седовласая старуха лет под восемьдесят, в военном кепи над полными ненависти глазами, целится фаустпатроном… А сколько их там в толстостенных домах, в подвалах-казематах таких яростных, вооруженных старух, стариков, подростков — это кроме регулярных частей. А сколько снайперов в гражданской одежде? Сколько выставлено противотанковых и противопехотных мин? Всего и не перечислишь. Вполне естественно, что наши войска, особенно наступавшие с востока, продвигались очень медленно, метр за метром. Преодолев оборонительный рубеж на берлинских окраинах, наши дивизии достигли так называемого городского оборонительного обвода, который проходил внутри Берлина примерно по линии окружной железной дороги и фактически представлял собой заранее подготовленную мощную крепость, включавшую в себя все постройки, а также специальные оборонительные сооружения.
По данным нашей разведки, весь этот укрепленный район был разбит на девять секторов: восемь по окружности и один, самый мощный, в центре. Вот они передо мной на карте, обозначенные немцами по буквам латинского алфавита. Каждый городской квартал — это батальонный узел сопротивления. Четыреста железобетонных оборонительных сооружений, среди них врытые в землю бункеры, имевшие несколько этажей: ни бомбой не пробьешь, ни тяжелым снарядом. Гарнизон такого бункера достигал тысячи человек. А вообще основу обороны каждого сектора составляли примерно дивизия, пополнявшаяся отходившими на эти рубежи немецкими войсками.
Чем ближе к центру города, тем заметнее падал темп нашего наступления. В бой были брошены все резервы. Нервничал маршал Жуков, это было видно по его мрачности и особенно по возраставшей резкости отдаваемых распоряжений. Никто, конечно, не сомневался, что Берлин будет взят. Но когда? Намеревались к 1 мая, чтобы преподнести праздничный подарок советскому народу, но обстановка подсказывала, что сражение может затянуться надолго, потребует привлечения дополнительных сил. По опыту боев за Познань, за Кенигсберг мы знали, как упорно и умело способны немцы сражаться за крупные города, и уж тем более — за столицу. А ведь каждые сутки битвы за Берлин, напомню, вырывали из наших рядов по 17–19 тысяч человек. Слишком дорогая цена. Сколько жизней будет сохранено, если артиллерийские залпы смолкнут хотя бы на несколько дней раньше.
Наиболее успешно в тот день, как и в предшествовавшие несколько дней, действовала 3-я ударная армия генерала Кузнецова, меньше других пострадавшая на подступах к городу. Да и противник у нее, вероятно, был послабее, чем перед 8-й гвардейской, 5-й ударной и 1-й гвардейской танковой армиями, наступавшими прямо на центр Берлина. 3-я ударная прошла по северной окраине вражеской столицы как бы по касательной, не вгрызаясь в оборонительные сектора. Но теперь Жуков приказал и ей развернуться фронтом на юг, к центру города. И едва армия изменила направление, темп ее продвижения тоже резко упал. Два ее корпуса, левофланговый и серединный, затоптались на месте, и только 79-й стрелковый корпус генерала Переверткина, дальше всех продвинувшийся на запад, продолжал успешно наступать, углубляясь в столицу. Вот он-то как раз и привлекал мое внимание, не давая мне покоя. Здесь был ключ к какой-то разгадке. Но к какой?
Давно уже знаю одну свою особенность: если думаю над чем-то очень важным и срочным, упорно ищу решение, то оно, как правило, дается с большим трудом или вообще ускользает. Не идет на пользу чрезмерная сосредоточенность. Надо расслабиться, раздвоиться, отступить от поисков, запять себя чем-то иным. Это получалось. Но где-то в глубине мозга, в неподвластных тайниках души сама по себе продолжалась подспудная работа, синтезировались рациональное и интуитивное, — и внезапно возникало вдруг озарение. Если вообще возникало.
Так было в октябре 1918 года, когда безвыходным казалось положение, сложившееся под Царицыном, когда пал духом Ворошилов, когда дрогнул даже Иосиф Виссарионович, потеряв надежду удержать крепость на Волге. Уже стоял под парами локомотив, готовый умчать на север вагоны сталинскою спецпоезда. И пароход для подстраховки дымил у причала. Я тогда был измотан физически, утомлен поисками решений для улучшения обстановки, и, сидя на срочном совещании у Сталина, безучастно смотрел на взвинченного Ворошилова, на растерянного начальника его артиллерии Кулика, недавнего унтера, обычно горластого и самоуверенного. Созерцал его окладистую смоляную бороду и думал, что он, наверное, из цыган и что такие вот унтеры, не поднявшиеся выше кругозора батарейного командира, приносят своим невежеством больше вреда, чем пользы. А ведь под его началом более двухсот артиллерийских стволов, многие сотни людей.
