Вышла в подсобку. Там работали трое мужчин: что-то перетаскивали, что-то перекладывали, а четвертый, лет двадцати пяти, в солдатской форме без погон, сидел за столиком возле весов и записывал в толстую конторскую книгу. При виде женщины они умолкли, ответили на ее «здравствуйте» и продолжали свою работу. Настю удивило, что никого из них прежде она не встречала, а значит, и слышать никак не могла. Почудился, выходит, характерный смешок, напутала-перепутала. Вот до чего замаялась баба.

И забылось бы вскоре, если бы не повторилось. Через несколько дней опять резанул по ушам вроде бы давно знакомый смешок. И где! На заднем дворе сталинской дачи, куда прибыла автомашина с продуктами, а среди разгружавших ее находился тот мужчина, который сидел в подсобке над конторской книгой. Он и смеялся. Но Настя могла дать голову на отсечение, что никогда не встречала его, не слышала голос. Или забыла?

Наваждение какое-то. Желание вспомнить, понять мучило ее. Казалось, еще одно напряжение, и все будет ясно. Однако как ни старалась — не получалось. А смех назойливо звучал в ушах. Скажи кому — за больную сочтут, с работы уволят.

Те люди, которые хоть вместе, хоть порознь трудились на правительственных дачах в особом районе, так или иначе знали друг друга, хотя бы понаслышке. Почти все они были жителями близлежащих населенных пунктов, к примеру, от Ромашково до Успенского. Не составляло для Насти большой сложности через общих знакомых узнать, что заинтересовавший ее гражданин квартирует у пожилой женщины, долго работавшей подсобницей на микояновской, на сталинской и на других дачах. Была уборщицей, прачкой, посудомойкой. Свой человек. Настя решила к ней в гости сходить, найдя какой-то повод и прихватив для улучшения разговора заветно хранимую четвертинку. А у той нашлось из чего яичницу изготовить.

Посидели тетки, расчувствовались, слезу пустили, вспоминая тех, о ком пришла казенная бумага с войны.

Поведала хозяйка о своем постояльце. Сержант он, сильно пораненный: жила в ноге побита. Родня в Ленинграде погибла. Дали ему срок для окончательного излечения, и осел он тут, поблизости от госпиталя. Документы у него в порядке, и временная прописка имеется. Да вот он и сам…

Боюсь, что история эта, окончившаяся, с одной стороны, фактически ничем, а с другой, повлекшая большие последствия, может надоесть читателю, посему излагаю ее как можно короче. Молодой мужчина присоединился к гостеванию, выставив бутылку грузинского вина, что тоже было отмечено Настей. Под выпивку дал понять кавалер, что об ответственной должности своей собеседницы очень даже догадывается. С почтительностью. Таким обаятельным показался он Насте, что даже смех его на сей раз воспринимался нормально. И только потом, возвращаясь в сумерках домой и будучи, вероятно, несколько навеселе, Настя вдруг совершенно неожиданно вспомнила, что точно так, именно так смеялся когда-то Яков Цыганов, работавший до войны на товарном складе возле станции Кунцево: склад обеспечивал район правительственных дач всяческой древесиной, скобяными изделиями и другими строительными материалами. Да, был такой человек в солидном возрасте, но общительный и веселый, как молодой. Бабам нравился. А потом исчез; говорили, что на финской пропал.

Вспомнила все это Настя и на короткий срок почувствовала некое облегчение, будто трудный узелок развязала. А потом стало еще смутнее: откуда же такой смех и вроде даже походка, схожие с тем самым Яковом? Хотя обличье совсем иное: тот был чернявый, смуглый, а этот рыжеватый, веснушчатый, лопоухий. Но, может, сродники? Зря не спросила… В следующий раз встретив свою знакомую, поинтересовалась, но та ничего не знала, пообещала поговорить с постояльцем, выяснить.

6

Существовало правило, по которому все работники высоких правительственных организаций, тем более те, кто имел какое-то отношение к обслуживанию Сталина, при возникновении малейших подозрений или сомнений обязаны были немедленно докладывать своему непосредственному начальству. Это соблюдалось неукоснительно, тем паче что вся обслуга, в том числе и женщины, имела воинские звания, соответствующие должности, от сержантов до младших офицеров. Но припозднилась на этот раз Настя, насторожив, вероятно, своим любопытством молодого мужчину.

Пока в отделе кадров проверяли документы-бумаги (они действительно были в полном порядке), пока «поднимали» старые дела, отыскивая следы Якова Цыганова, минуло несколько суток. Насте показали довоенную фотографию, и она узнала на ней того, кто именовался Цыгановым и чей смех она помнила: это был давно уже разыскиваемый чекистами Яков Туркин. Тот самый, который благополучно устроился в немецком плену, а затем вернулся в Россию, оставив в Германии ребенка мужского пола, коему теперь было около двадцати пяти лег. Круг вроде бы замкнулся. Однако, когда чекисты явились на квартиру, жильца там уже не оказалось. Ушел накануне с чемоданчиком, сказав хозяйке, что вызван в военкомат. Только его и видели…

Был произведен тщательный обыск, осмотр оставленных вещичек. Привлекла внимание только одна деталь. Уголок воротника старой гимнастерки был надрезан и слегка деформирован, в него вшивалось что-то. Такой след могла оставить ампула с ядом.

Если бы связкой Туркин-Цыганов — молодой мужчина занималось только ведомство Берии, то Лаврентий Павлович наверняка не доложил бы Сталину, позволяя себе решать, какая информация обязательна для «хозяина», а какой не следует отнимать у вождя драгоценное время. Тем более, что лавров не предвиделось, а даже наоборот, можно было навлечь на себя гнев. Факт вопиющий: среди обслуживающего персонала Сталина, в его даче, чуть ли не на кухне оказался подозрительнейший гражданин. Как проник, почему не раскрыли, не взяли? С другой стороны, ничего вроде бы не произошло, враждебных действий не допущено, расследование продолжается, зачем беспокоить занятого человека… Однако кроме людей Берии о происшедшем знал еще и Власик, а главное — знали сотрудники Абакумова. Последний же имел твердую привычку обязательно сообщать Сталину все, что хотя бы в малейшей степени касалось его безопасности. Ни о чем не умалчивая, не просеивая сквозь сито собственного разумения. Иосиф Виссарионович знал об этом и очень ценил, полностью доверяя Абакумову.

Докладывали вдвоем, дополняя один другого, причем Берия напирал на дополнительные меры, принятые для охраны вождя. Оба отделались резким замечанием Сталина о дармоедах: едоков много, а толку мало. Иосифа Виссарионовича удивило и насторожило то, что оба фигуранта по делу — Яков Туркин и его возможный сын — не пойманы, а следы их затерялись.

— Почему такое ротозейство?! Они могут появиться в любое время, в любой ипостаси.

— Не появятся. Мы на них нацелены, — заверил Берия. — Перекрыты все подходы.

— Я вижу, как перекрыты… У каждой двери по диверсанту, — недовольно произнес Иосиф Виссарионович. — Товарищ Абакумов, с этого дня держите вопрос под личным контролем.

Из последней фразы явствовало, между прочим, что отныне Сталин в смысле своей безопасности больше надеется на генерала КГБ, нежели на огрузневшего политико-карательного деятеля Берию. Во всяком случае, такой подход еще больше обострил отношения между руководителями двух чекистских организаций, между органами внутренних дел, с их агентурой и контрагентурой, и военными коллегами, тоже имевшими свою разведку, контрразведку и карательные подразделения. Все это со временем отразится на судьбах наших действующих лиц.

Тогда, в 1944 — 1945 годах, в победное время, изложенные выше факты казались не очень важными на фоне великолепных всемирных событий. Появились, потревожили — и вроде бы канули… Для многих, но не для Сталина с его феноменальной памятью вообще и с особо болезненным восприятием того, что было направлено против него лично. После войны для Иосифа Виссарионовича наступит такой период, к которому применительны вещие слова поэта:

…под старость захотел

Отдохнуть от ратных дел

И покой себе устроить.