Еще до революции слышал я о талантливом и своеобразном скульпторе и графике Сергее Тимофеевиче Коненкове. Вот, мол, выходец из крестьян, почти самоучка, но какая одаренность, какая смелость, какая работоспособность! Видел даже на какой-то выставке несколько его странных работ, но, в общем, к новомодным искусствам был всегда равнодушен и ничего не запомнил. Разве что мастерство резьбы по дереву. А наверно, он и впрямь был талантлив: в 1916 году удостоился высокой чести, стал действительным членом Императорской Академии художеств. Говорят, отбор был чрезвычайно строгий. Ну и впоследствии доводилось что-то узнавать об известном скульпторе. Он, как и многие другие деятели искусства и науки, особенно из простонародья, принял новую Советскую власть как свою, участвовал в разработке ленинского плана монументальной пропаганды, возглавлял какой-то союз художников или скульпторов, связанный с Пролеткультом. Знаком Коненков был со Сталиным, встречался с ним. Как и с Дзержинским, и с Андреевым. Еще на более "короткой ноге" был с Владимиром Ильичом. Достаточно сказать, что 1 мая 1919 года Ленин выступил с горячей речью на Лобном месте по поводу открытия там композиции Коненкова из дерева и бетона "Степан Разин со своей ватагой"… Собственного мнения об этой композиции высказывать не буду, дабы не продемонстрировать невежество и не прослыть ретроградом. Каких только «измов» не было тогда в искусстве, некоторые из них сохранились, но многие отсеялись, как шелуха.
Потом Коненков уехал за границу и надолго исчез из моего поля зрения. Перед войной и во время войны Сталин изредка получал от него письма. Приходили они открыто, обычным путем, секретов в них не было, их читал Поскребышев, что-то наиболее интересное зачитывал вслух Иосиф Виссарионович. Пояснил однажды: "У него главное-то между строк… Хитры смоленские мужички, что Андреев, что этот Сергей Тимофеевич. Никому не известно, что он английский знает, болтают при нем, не стесняясь, не опасаясь, а он все понимает. Надо же, за столько лет не сорвался…" Письма Коненкова забирал на сутки, на двое Андрей Андреевич Андреев, потом возвращал, и Поскребышев передавал их Берии. В его канцелярии они и оставались.
После войны, на досуге, возник случайно разговор об этой переписке, Иосиф Виссарионович рассказал некоторые любопытные подробности: фигура Коненкова, патриарха искусств, привлекала тогда внимание. Оказывается, в 1924 году член Императорской Академии художеств, он же деятель Пролеткульта, Сергей Тимофеевич повез в Нью-Йорк свои работы на выставку русских и советских художников. А после выставки, получив несколько интересных заказов, задержался там. Надолго. На два десятка лет. Жил не бедно, пользовался почетом, работы хоть отбавляй, ему несколько раз предлагали принять американское гражданство, но он отказывался. Заявлял, что его цель — пропаганда великого русского искусства на Западе, в первую очередь в Америке, не имеющей своих глубоких эстетических корней, художественных традиций.
Преуспевал Сергей Тимофеевич, создал портретную галерею ведущих американских ученых, политических деятелей. А самым, пожалуй, высоким творческим взлетом в этой галерее стал портрет знаменитого создателя теории относительности, "дедушки атомной бомбы" Альберта Эйнштейна: великий ученый называл этот портрет своим лучшим изображением. Знакомство скульптора и физика переросло в дружбу. В доме его Коненков встречался с Оппенгеймером, с иными атомщиками. А друг моего друга, как известно, это и мой друг. При этом общаться с учеными скульптору, "не знавшему" английский, помогала его постоянная спутница, приехавшая с ним в Америку, молодая жена, знавшая не только английский, но и немецкий язык — на этом языке предпочитал писать и говорить Эйнштейн. Жена Коненкова — лирическая легенда, неразгаданная тайна! Что там сокрыто: горькая трагедия двух душ или состоявшееся, но неполное счастье? Или яркая вспышка, согревшая надолго теплом? А может, просто очередной жизненный фарс, да еще связанный с элементарной разведывательной прозой? Или, как это иногда бывает, слилось, сплавилось все вместе?! Я не берусь разгадывать, изложу лишь некоторые факты, да и то с оглядкой. Мне уже довелось слышать упреки в том, что в этой исповеди значительное место уделяю интимным взаимоотношениям моих персонажей, рассказываю порой о том, о чем, в общем-то, не принято говорить, особенно когда речь идет о реально существовавших или существующих людях. На это у меня такой ответ. Если, к примеру, трагедия у токаря, ему изменила жена, он пришел на работу в расстроенных чувствах, что при этом может грозить обществу? Ну, в худшем случае «запорет» две-три детали. Не велик убыток. И совсем другое дело, когда домашние нелады у крупного руководителя, когда он, положим, угнетен тем, что не удовлетворяет молодую жену, когда у него ссоры, бессонница, когда он является на службу возбужденным, взвинченным, полубольным, на грани психического срыва, способный к поспешным, ошибочным решениям. От его настроения, от его состояния зависят судьбы миллионов людей, судьбы государства. И не писать об этом, о причинах его состояния, значит, уйти от правды жизни, от объективного исследования и по возможности объективных оценок. А я не хочу уклоняться от истины, поэтому и балансирую иногда на самой грани приличия, и впредь, увы, буду еще балансировать.
Значит, наш академик-скульптор привез в Штаты молодую высокую и стройную женщину Маргариту Ивановну Коненкову (в девичестве Воронцову). Из дворян. Образованную: окончила в Москве юридические курсы, знала несколько языков. Сергей Тимофеевич считал ее своей вдохновляющей музой. Именно она подвигла его и стала моделью для одной из лучших его работ — "Обнаженной фигуры в рост". Любил ли он ее? Наверно. Во всяком случае, они не расставались всю жизнь и похоронены вместе. Но отношения у них были по меньшей мере странные, и там, в Америке, ведущую роль играл не он, а она.
При всей своей женственности, при всем обаянии, Маргарита Ивановна имела характер решительный, твердый, была человеком целеустремленным, с большими организаторскими способностями. Муж занимался творчеством, а жена всем остальным. Отбором клиентов, заключением договоров, денежными расчетами, укреплением нужных связей. Как, например, со всемирно известным ученым. И при первой же встрече произвела на Альберта Эйнштейна такое потрясающее впечатление, от которого он не избавился до конца дней своих.
Впрочем, чему удивляться! Биография Эйнштейна исследована и вдоль и поперек, перечислены имена представительниц прекрасного пола, которыми он когда-либо увлекался. Даже такими путями некоторые женщины входят или попадают в историю. Их оказалось немало. Живи Эйнштейн у нас и будь он обычным гражданином, его запросто зачислили бы в разряд бабников. Но со знаменитостями молва обходится мягче, корректней.
Когда они впервые встретились, Маргарите Ивановне было под сорок, но она сохранила и стройность, и моложавость, и даже этакую порывистость. Он на семнадцать лет старше, седовлас, но еще полон сил, творческих замыслов. И понимания того, что началась его лебединая и, может быть, самая красивая песня. Ну, конечно же, рядом с коренастой, грубовато-агрессивной женой Эйнштейна, рядом с его приемной дочерью, носатой и угловатой, с неестественно короткой, как у матери, шеей, высокая Маргарита Ивановна с ее обольстительной фигурой, с ее милым лицом выглядела совершенно неотразимой. Да ведь и умна была, и в меру кокетлива, умела подать себя.
Маргарита Ивановна часто гостила у Эйнштейнов, подолгу оставалась наедине с Альбертом. Он объяснял ей теорию относительности, иллюстрируя рисунками, делился успехами и неудачами новых работ в области физики, сомнениями, которые охватывали порой его и непосредственного руководителя работ по атомной бомбе Оппенгеймера. И тоже иллюстрировал свои откровения рисунками, формулами. Впрочем, Маргарита Ивановна и сама встречалась с моложавым улыбчивым Робертом Оппенгеймером, ему тоже приятно было беседовать с доброжелательной женщиной. Вероятно, и у него, как и у Эйнштейна, тоже не было такого терпеливого и внимательного слушателя, с которым приятно было поделиться, "открыть душу". Они и открывали. Причем чувства Альберта Эйнштейна были настолько серьезны, что он писал Маргарите Ивановне письма до конца своей жизни, уже и после того, как по состоянию здоровья отклонил в 1952 году предложение стать президентом Израиля. Читатель, наверно, сам составит представление о взаимоотношениях Маргариты и Альберта, если узнает несколько стихотворных строк, которые написал и прислал Коненковой Эйнштейн в разгар их дружбы, скучая о ней. Перевод подстрочный, не обработанный, но смысл передающий:
