Борис Ильич старался держаться в тени, поменьше общаться с коллегами в школе, ему казалось, что он ничем не выделяется, не привлекает внимания. Но увы. Увлекаясь, он вел уроки так интересно, знания его были столь обширны и разнообразны, что это сразу выделило его из среды других учителей. Эрудицию трудно втиснуть в какие-то рамки, она прорывается, дает себя знать. К тому же мужчин-преподавателей было тогда очень мало, а этот пожилой, седеющий человек был настолько элегантен, имел столь хорошие манеры, что произвел впечатление не только на учительниц, но и на учениц старших классов, особенно склонных к созданию кумиров и поклонению оным. Одна из поклонниц, вероятно, случайно, листая энциклопедию, наткнулась на фамилию Збарский. Имя-отчество как у любимого учителя. Возраст примерно тот же. А в тексте сказано было, что он и Воробьев бальзамировали Ленина, приводились другие сведения из биографии Бориса Ильича. Об этом узнал класс, узнала школа, узнали родители, узнал город. Строились соответствующие предположения, Збарский, если можно так выразиться, ушел в глубокое подполье, перестал преподавать, почти не появлялся на улицах днем, но было уже поздно. Жители «вычислили» даже дом, где находился Ленин. Случись это годом раньше, в самое напряженное военное время, последствия могли быть тяжкими для Бориса Ильича и его сотрудников. Но в сорок третьем было полегче, я представил Иосифу Виссарионовичу эту историю как курьез, с легким юмором: вот, мол, какие казусы, совершенно непредвиденные, могут происходить с привлекательными мужчинами. Сталин оценил шутку, весело блеснули глаза. Развивая достигнутый успех, я сказал о предложении Збарского открыть во временном Мавзолее доступ к саркофагу Ленина. С технической точки зрения это вполне возможно. Однако у Иосифа Виссарионовича было другое мнение: "Не нужно официально раскрывать местонахождение Ильича. Тюмень город маленький, а неподтвержденные слухи так и остаются слухами, вы сами мне так говорили. Для советских людей Москва, Кремль, Мавзолей Ленина — это сердце нашей страны, главный источник боевого настроения и патриотизма. Не будем ослаблять этот источник. Наоборот, будем укреплять и усиливать этот источник". Считаю, что Сталин был прав. Для большого государства стабильность, последовательность, соблюдение традиций важны всегда, но особенно в трудные времена, в период войны, смут, раскола. Люди на фронте и в тылу спокойней, уверенней чувствовали себя, зная, что руководители партии и народа по-прежнему находятся в Кремле, что, как всегда, под перезвон курантов чеканят двести десять шагов от Спасских ворот до Мавзолея часовые ленинского поста. Хорошо это было, полезно. Ведь даже я, человек много переживший, далеко не сентиментальный, и то ощущал некоторую сиротливость, что ли, зная, что Мавзолей пуст. На других это могло подействовать гораздо сильнее.
Саркофаг с телом Владимира Ильича был возвращен в столицу, когда миновала всякая опасность, когда ни один вражеский самолет не мог уже появиться над Красной площадью. Свершилось это победной весной, в апреле бои шли не на подступах к Москве, а на окраинах Берлина. В первую же ночь после того, как саркофаг был установлен на прежнем месте, к нему пришел Иосиф Виссарионович. Долго стоял, как изваяние, у изголовья Ильича. Редкие крупные слезы скатывались по щекам Сталина, но он, наверное, не замечал их. Это были слезы радости, это была разрядка после долгого и огромного напряжения.
10
Успех ноябрьского парада очень приободрил всех нас, в том числе и Иосифа Виссарионовича, укрепил веру в наши силы и возможности. Через двое суток, вечером, я пришел к Сталину, чтобы сообщить о состоянии кавкорпуса генерала Белова. Иосиф Виссарионович был в хорошем расположении духа, не пыхал своей пресловутой трубкой, как паровоз, а, поглядывая на карту, напевал, несколько даже игриво (вообще-то пел Сталин редко, хотя голос и слух были хорошими). Повторял одну и ту же фразу:
"Уж полночь близится,
А Германа все нету"…
— Он и не появится сегодня, как не появился вчера, — сказал я. Немцам нужно еще несколько суток, чтобы завершить подготовку массированных ударов и на земле, и с воздуха.
— Может, у Германа Геринга очень велики потери и он опасается нас?
— Не думаю. Я говорил по телефону с майором Кикнадзе, со штабом шестого авиакорпуса, с командным пунктом ПВО. Все отмечают, что вчерашней ночью и особенно нынче днем активность вражеской авиаразведки резко возросла. Были попытки бомбардировщиков прорваться к Москве. Характерно вот что: увеличилось количество истребителей прикрытия; кроме авиации дальнего действия, в налетах принимают участие машины фронтовой авиации, пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87» иистребители «Мессершмитт-110».
— Значит, немцы перебазировали свои самолеты на аэродромы ближе к передовой, — посерьезнел Сталин. — Мы предполагали это. Так сколько, Николай Алексеевич, по вашему мнению, потребуется времени германскому командованию, чтобы завершить подготовку к новому наступлению?
— Трое или четверо суток. Причем на разных направлениях они могут начать раньше или позже.
— Борис Михайлович тоже назвал такие сроки. А Жуков пока молчит… Сталин нахмурился. — А что у нас с контрударом, что с кавалерийским корпусом? У Шапошникова нет полной ясности, а Жуков молчит, — повторил Иосиф Виссарионович, начиная раздражаться. Чтобы успокоить его, я доложил об успешной переброске известной нам "пожарной команды", 2-го кавалерийского корпуса. Основные силы его, до 8 тысяч бойцов и командиров, вместе с лошадьми перевезены были эшелонами на станцию Михнево и скрытно сосредоточены в лесистой местности. В основном это сабельные и пулеметные эскадроны. Часть артиллерии, обозы, автомашины завязли на раскисших дорогах между Корочей и Новым Осколом. Они постепенно подтягивались к железной дороге и грузились в вагоны.
— Еще только грузятся, неизвестно, когда прибудут и сколько прибудет, — недовольно произнес Иосиф Виссарионович. — Мы с вами говорим о кавалерийском корпусе, считаем артиллерию побатарейно, а немцы, как утверждает наш Генеральный штаб, нацелили на Москву больше половины всех своих бронетанковых сил.
— Да. В сороковом году, сражаясь с французскими и английскими войсками на территории Франции, фашисты имели там на всем фронте одиннадцать танковых и моторизованных дивизий. А теперь под Москвой сосредоточили вдвое больше.
— Танки против клинков, — невесело усмехнулся Сталин. — Или наоборот: клинки против танков.
— Но и патриотизм, опыт, мастерство командиров!
— Мало! Мало! Мало! — Каждое слово Сталин подчеркивал резким жестом правой руки. — Надо использовать все средства, чтобы укрепить корпус Белова. Впрочем… — Он на несколько секунд задумался. — Впрочем, завтра я поговорю с ним. Надо же мне увидеть генерала, о котором вы, Николай Алексеевич, отзываетесь так лестно. И Буденный хвалит, и Шапошников, а я не знаком… Пусть явится сюда с товарищем Жуковым. Время согласует Поскребышев.
Встреча состоялась 10 ноября в Кремле, в 16.00, продолжалась около часа и различное впечатление произвела на ее участников. Вероятно, мы слишком перехвалили Белова перед Сталиным, он ожидал увидеть этакого бравого генерала, грозу для фашистских вояк, а перед ним предстал человек, ничем не выделявшимся внешне. Эффекта не было. Позволю себе такое сравнение. Как среднерусская наша природа, скромная и неброская, раскрывает свою глубину, красоту, силу и величавость лишь тем, кто пристально вглядывается в нее, так и многие россияне не поражают при первом взгляде своей внешностью, не выказывают себя, свой характер, в отличие от представителей некоторых других народов. Это не скрытность. И необязательно застенчивость. Это обычная скромность, которая частенько вводит в заблуждение поверхностных экспансивных собеседников.
В такие лица, как у Белова, надо всматриваться внимательно. Не очень-то похож он на бравого командира-кавалериста. Никакой лихости, ничего эффектного. Простота, сдержанность. Короткий зачес, чуть оттопыренные уши. Напоминал он мне этакого аккуратного, справедливо-строгого преподавателя гимназии. Разве что подтянутость, собранность, энергичность, выдавали в нем военного, завзятого конника. И только при третьей или четвертой встрече проявились для меня черты, определявшие и внешность, и характер Белова. У него был довольно большой рот, всегда плотно сжатые ровные губы: прямая линия, будто нанесенная ударом клинка. Углубления от крыльев носа к уголкам рта. тоже вроде бы высеченные клинком, образовывали вместе с линией губ резко проступающий треугольник. Но этого природе показалось мало, был еще один штрих, для симметрии что ли, было еще одно узкое углубление, узкая щель над переносицей, между бровями, почти до половины лба. Такое лицо могло быть твердым и жестким, но преобладало все же другое начало: мягкий овал, оттопыренные уши и спокойный взгляд незлого умного человека.
