Какова все же судьба?! От воды суждено было принять смерть Карбышеву. В своей Волге не утонул, нет: заледенел в фашистском концлагере!
Волей-неволей встает вопрос: был ли контрреволюционный заговор, готовился ли действительно в Царицыне мятеж бывших офицеров? А может, это самый первый из тех «заговоров», которые потом изобильно виделись Сталину в течение всей его жизни, а то и специально фабриковались в угоду ему услужливыми приспешниками, затем "успешно ликвидировались", принося бессовестным дельцам лавры и славу?!
Так вот, я прочитал тогда в Царицыне все бумаги, познакомился со всеми обвинениями в адрес «заговорщиков» и могу утверждать, что обвинения были наивны и бездоказательны. Нет фактов, подтверждающих саботаж, подготовку мятежа. К тому же бумаги были состряпаны задним числом уже после того, как Носовича освободили, а Алексеева расстреляли с группой «бывших». Впоследствии и эти бумаги были уничтожены. Как объяснил мне Власик: "Насчет заговора точно, все знали, доказывать времени не было". — "Такая формулировка не имеет юридической силы", — сказал я. — "Революционная формулировка", — беззаботно возразил он. "Не революционная, а бандитская!" Он побагровел от таких слов: — "То есть как это так?" — "Очень просто. Подозреваю — убью: таким правилом может руководствоваться кто хочет, и белогвардеец, и простой уголовник. Что же в этом от революции?"
Вероятно, и Сталин, и Власик, и другие люди, причастные к уничтожению военспецов, не чувствовали твердой уверенности в своей правоте, может быть, даже опасались, что с них спросят. И возрадовались они, узнав, что полковник Носович перешел к белым! А затем оный полковник сам преподнес им оправдательный козырь. Он подал генералу Деникину докладную записку о своей деятельности в красном штабе, особо выделив контрреволюционную работу, в том числе организацию «заговора» в Царицыне. Это главный документ, освещающий те печальные события, но считать его правдивым никак нельзя. Ведь Носович бежал к Деникину не потому, что идеи белого движения были ему очень уж дороги (мог бы перебежать гораздо раньше), а из-за своей трусости и беспринципности. Его арестовали один раз — чудом спасся от смерти. И в штабе Южного фронта находился под подозрением, при первой же неудаче на нем могли отыграться, поставить к стенке. Надежней было перейти к белым, а потом убраться подальше от войны. Но для этого он должен был реабилитировать себя в глазах офицерства, в глазах Деникина. Доказать, что не столько приносил пользу красным, сколько вредил им. А факты пожалуйста: заговор в Царицыне, о котором шумят сами красные. Вот подробности, вот фамилии. Тем более, что эти данные никому не могли повредить: все названные Носовичем люди были уже расстреляны.
Мне казалось тогда, и впоследствии я не изменил своего мнения, что военспецы, бывшие офицеры, пострадали в Царицыне не из-за причастности к заговору, а из-за того, что были присланы Троцким и считались его ставленниками. А Иосиф Виссарионович, я это заметил сразу, относился к Троцкому с неколебимой ненавистью. Эта ненависть распространялась на всех и на все, что было связано с Троцким. Именно поэтому не сложились взаимоотношения Сталина с хорошим человеком, известным нашим генштабистом Андреем Евгеньевичем Снесаревым, которого можно считать самым первым военным советником Иосифа Виссарионовича. Авторитетный военный ученый Снесарев прибыл из Москвы в Царицын в мае 1918 года, чтобы возглавить обширный Северо-Кавказский военный округ. Сталин, как мы знаем, приехал несколько позже и с менее широкой целью — укрепить оборону волжской цитадели. На первых порах эти руководители успешно сотрудничали, помогая один другому. Объединяла общая работа: создание и укрепление новой Красной (для генерала Снесарева просто русской) армии, дабы остановить кайзеровские войска, вышедшие к устью Дона. Однако взгляды кое в чем рознились. Снесарев считал главной задачей борьбу с немцами, а Сталин — не только с немцами, но и, прежде всего, с контрреволюцией, с белогвардейцами. Но взаимное понимание существовало.
Они вместе выезжали на линию фронта, в войска. Представьте себе картину: Сталин в скромной полувоенной одежде и Андрей Евгеньевич в форме генерал-лейтенанта царской армии, при погонах и знаках отличия, чем удивлял и шокировал командиров полупартизанских полков и батальонов новой рабоче-крестьянской армии. А Сталин уважительно относился к такой генеральской принципиальности. Однако до поры до времени.
Положение изменилось, когда Иосиф Виссарионович узнал, что Снесарев направлен в Северо-Кавказский военный округ не только по предложению начальника Генерального штаба М. Д. Бонч-Бруевича, но и по настоянию Л. Д. Троцкого. И что Троцкий из Москвы непосредственно связывается с командующим округом, давая ему указания, игнорируя Сталина. А Снесарев Иосифа Виссарионовича не информирует. Чей он человек?
В июле 1918 года генерал-лейтенант был арестован вместе со своим штабом и оказался на той второй барже, которая была предназначена для "внутренней контры". Однако Снесарев, как и Карбышев, был вскоре отпущен и уехал из Царицына. Потом, разобравшись что к чему, Иосиф Виссарионович сожалел о случившемся. И навсегда сохранил добрую память о своем первом военном советнике. В 1930 году Андрей Евгеньевич был взят под стражу органами ОГПУ по обвинению в руководстве некоей антисоветской группой бывших офицеров. Приговорен к расстрелу. Узнав об этом, Иосиф Виссарионович засомневался и послал Ворошилову записку: "Клим! Думаю, что можно было бы заменить Снесареву высшую меру 10 годами. Сталин". Это подействовало. А затем Андрей Евгеньевич был вообще освобожден, дожил до 1937 года и тихо скончался дома на руках своей милой дочери Евгении Андреевны.
Ненависть к Троцкому и ко всему, что исходило от этой личности, заставляла Сталина, с одной стороны, отталкивать от себя многих людей, а с другой, это же самое чувство объединяло его с любым противником Льва Давидовича: в частности, в Царицыне, с командармом-10 Климентом Ефремовичем Ворошиловым. Между ними, казалось бы, мало общего, но они с полуслова понимали друг друга, словно связанные духовным родством.
Ворошилов держался со Сталиным, как со старшим братом: вроде бы вровень, позволяя себе и шуточки, и словесные выпады, но и с большим уважением, с безусловной почтительностью. Ростом оба невысоки, Сталин сложен не лучшим образом, а Ворошилов строен, ловок, легок, подтянут. Иосиф Виссарионович замкнут, нетороплив, слова произносит веско, обдуманно. А Ворошилов горяч, вспыльчив, речь его часто опережает мысли. Сталин прекрасно владеет собой, по его лицу, жестам, по тону не поймешь настроение. У Ворошилова же все отражается в карих живых глазах: и радость, и злоба. В гневе лицо его багровеет, губы маленького рта плотно сжимаются, пальцы вздрагивают. Когда Климент Ефремович в таком состоянии, противоречить ему осмелится не каждый.
Иосиф Виссарионович, к которому сходились в Царицыне все нити военного и гражданского управления, предпочитал оставаться в тени, жил в своем вагоне, стоявшем на станционных путях, а не в городе. Не любил появляться на людях, произносить речи. Он не из тех, кто мог произвести впечатление на толпу, зажечь ее, выкрикивая горячие лозунги. Понимая это, он не занимался тем, что могли лучше сделать другие. Зато он обладал даром, который дается немногим. Сталин умел и любил обдумывать, взвешивать, плести сеть нужных ему взаимоотношений, подготавливать требуемую ситуацию. А затем, приняв решение, упрямо добиваться его выполнения.
Иосиф Виссарионович действовал размеренно, последовательно, настойчиво, словно бы экономя энергию, а Ворошилову, казалось, этой энергии некуда было девать. Спал мало, вскакивал рано, и одно стремление постоянно обуревало его: организовывать, приказывать, руководить. Если у него не было сразу десятка забот, сиюминутных задач, он закисал, нервничал.
Ни с кем, пожалуй, в Царицыне не чувствовал себя Сталин так легко и свободно, как с Климентом Ефремовичем. И на «ты» был лишь с ним одним, хоть и называл, как всех своих партийных товарищей, обязательно по фамилии. Только с Ворошиловым он тогда смеялся, причем смех у него был негромкий, хрипловатый, гортанный и какой-то очень открытый, захватывающий. От души радовался человек. Малоподвижное лицо его оживлялось, добрело, влажно поблескивали глаза. Смех очень менял Иосифа Виссарионовича.
