Впечатление от «Бориса» надолго осталось в памяти Глинки. Он не раз порывался творить. Но что творить? До сих пор он писал все больше романсы, песни, вариации. Мысль об опере начинала мелькать у него в уме. Именно в пору нередких свиданий с Пушкиным, в пору близости с Дельвигом набросал он несколько театральных сцен для пения с оркестром – отдельные номера из воображаемых опер, для которых не было изобретено сюжетов. Но занятия эти к весне 1828 года вызвали в Глинке потребность поделиться своими сомнениями и мыслями с чутким, знающим человеком.

Ранней весной Глинка взял себе отпуск по службе и уехал в Москву с единственной целью повидать своего пансионского товарища – Мельгунова.

С Николенькой Мельгуновым Глинка расстался еще в пансионе, но друзья переписывались, и Глинка ценил суждения Мельгунова о музыке.

Человек образованный, тонкий, музыкальный, увлекательный собеседник – Николай Александрович Мельгунов был вдумчивым, чутким ценителем музыки. Неделя, которую Глинка прожил в Москве, пролетела в оживленных беседах и в дружеских спорах на музыкальные темы.

В Москве Глинка окончательно утвердился в намерении посвятить себя музыке. По возвращении в Петербург стал усиленно заниматься композицией с итальянцем Цамбони, а у скрипача Реми брать уроки игры на скрипке. В это время Глинка сочинял серенады, квартеты и арии. По-прежнему его навещал Майер – старинный друг, советчик и наставник. В тот год Глинка снова, как некогда в Шмакове, начал работать с оркестром. Один из приятелей привозил на дом к Глинке полковых музыкантов. Но теперь Михаил Иванович уже трудился не над чужой, а над собственной партитурой, тщательно проверяя себя. Зал в квартире Глинки был настолько велик, его акустика так хороша, что, отойдя от оркестра, Глинка слышал только что написанные произведения в их оркестровом звучании и тут же вносил необходимые изменения, поправки. Серьезные занятия музыкой, работа с оркестром поглощали много времени, совмещать их со службой делалось все трудней. Глинка всерьез стал подумывать об отставке, тем более, что хлопотливая должность секретаря по Совету путей сообщения была далека от его интересов. Он, как только нашелся удобный предлог, подал в отставку, и был уволен.

В эту пору из Москвы в Петербург переехал Варламов, скрипач, певец, гитарист, пианист, композитор, приглашенный на должность вокального педагога в Петербургское Театральное училище. Познакомившись с композитором, Глинка скоро с ним подружился.

Александр Егорович Варламов был старше Глинки всего тремя годами, а успел уже многое пережить. Воспитанник Певческой капеллы, он провел за границей четыре года, прослушал множество опер, знал лучших певцов и сам с успехом выступал как певец. Варламов не шел по пути подражания чужим образцам. В своих популярных романсах он разрабатывал русские темы городской и мещанской песни. На эту, в основе народную, песню с течением времени наслоились влияния «жестокого» бытового и цыганского романсов. Отсюда появились страстность, патетика, мелодраматизм, не свойственные народным песням. Все эти черты были присущи творчеству и исполнению Варламова.

Русский характер романсов и песен Варламова отчасти роднил его творчество с творчеством Глинки. Но Варламов удовлетворялся достигнутым, а Глинка добивался большего. Однако споры на музыкальные темы, рассказы Варламова о слышанном за границей, их общая работа были полезны Глинке.

Варламов часто приезжал к Михаилу Ивановичу, иногда с певцами Капеллы. С оркестром и хором приятели занимались вместе.

В те годы Глинка познакомился с Михаилом Юрьевичем Виельгорским, законодателем музыкального Петербурга.

Однажды летом в Павловске, гуляя по парку в обществе Сергея Голицына, Глинка встретил Жуковского об руку с Виельгорским. Голицын представил им Глинку. Жуковский приветливо улыбнулся, слегка поклонясь. Виельгорский пристально, с интересом взглянул на молодого композитора. Разговор уж конечно зашел о музыке. Эта встреча принесла Глинке двойную пользу. Он приобщился к литературному кружку Жуковского и вошел в салон петербургского мецената.

В первый же день знакомства Глинка и Виельгорский сговорились попробовать силы. Решили писать канон[65], кто быстрее напишет. Отправились на дачу Виельгорского и взапуски принялись сочинять. Покуда Виельгорский, покачивая своей завитой седеющей головой, раздумывал, щурясь поглядывал на соперника, Глинка за полчаса набросал свой канон на слова, сочиненные тут же Сергеем Голицыным.

Жуковский, выбранный в судьи, торжественно объявил победителем Глинку.

Концерты в доме Виельгорских на Михайловской площади, благодаря прекрасно подобранному оркестру, серьезной программе, считались лучшими в городе, и каждый являлся событием. В молодости Виельгорский занимался у Гесслера[66], Керубини и гордился тем, что первый из русских композиторов получил признание в Европе. Свою музыкальную миссию он видел именно в том, что представлял за границей русскую музыку и почитал себя в этой области пожизненным монополистом.

Поклонник и пропагандист серьезной западноевропейской музыки, он по своим стремлениям и вкусам был аристократом в искусстве, противником взглядов Варламова, Гурилева, Алябьева.[67]

Виельгорский[68] был автором нескольких хороших романсов, однако предпочитал им крупные музыкальные формы, сочинял симфонии, квартеты, мечтал создать оперу. Но именно в этих произведениях он подражал заграничным чужим образцам, да еще и гордился умением им подражать.

Строгий и тонкий вкус Виельгорского, его интерес к серьезным произведениям, безупречное знание классических образцов, широта представлений о том, что делается в мире крупнейших музыкальных деятелей – все это выгодно отличало Виельгорского от тех любителей музыки, с которыми Глинка встречался прежде. Но сочинения Виельгорского не трогали и не увлекали Глинку: искусная подделка под известные образцы, но и только. В произведениях, написанных русскими, Глинке хотелось слышать русское. Творчество Варламова было слишком камерным, но самобытное, русское в его песнях хватало за сердце больше и глубже отзывалось, чем европейское в симфониях и квартетах Виельгорского.

В те годы в глубине сознания Глинки происходила незаметная, но непрерывная творческая работа. Память художника то и дело ловила и закрепляла на долгие годы отдельные музыкальные впечатления, старательно отбирая все нужное, годное в дело, отбрасывая случайное и неважное. Увеселительная поездка на Иматру в обществе Дельвигов, Керн[69], Корсакова запомнилась Глинке не шумом и пеною водопада, не именем Баратынского, написанным на обломке скалы, нависшей над самым потоком, не смехом, шутками и весельем, а песней случайного ямщика, затянувшего эту песню со скуки, на козлах двухместной линейки, в сосновом бору, под высокой луной, слегка затуманенной облаками. В этой песне Глинка расслышал тему будущей «Баллады Финна».

Осенью Дельвиг опять предложил Глинке слова для романса. Обдумывая новый романс, Глинка услышал в напевах, приходивших на ум, что-то иное, чего не было в его прежних «русских песнях». Теперь мелодия явно перерастала слова, В ней звучала истинная народность. Стихотворение Дельвига «Не осенний частый дождичек» все еще отдавало стилизацией. Несоответствие между музыкой и стихами не давало покоя Глинке. Закончив песню, Глинка решил про себя, что со временем непременно подыщет к ней другие слова. Действительно, много позднее эту мелодию Глинка использовал для арии Антониды в опере «Иван Сусанин».

Летом 1828 года Глинка провел целый день в имении Олениных «Приютино»[70] с Пушкиным и Грибоедовым. Глинка и Грибоедов попеременно садились к роялю. Импровизации следовали одна за другой. Уже под вечер, когда все сидели в гостиной, Грибоедов проиграл на рояле мелодию, которую слышал в Тифлисе.