— Ты здесь ни при чем.

— Значит, это и была твоя невеста. Она красива и, по-моему, очень добрая. Мне жаль, Конрад. Может быть, ты сумеешь ее вернуть? — В ее словах не было фальши.

Конрад покачал головой.

— Не знаю. Ее нельзя было так ранить, Мишель. Боюсь, она не переживет этого. Я негодяй.

— Если б она не приехала, то не узнала бы ничего.

— Говорят, женщины чувствуют такие вещи… Господи! Как случилось, что именно я отнял у нее последнюю каплю веры!

А сердце выстукивало одну-единственную заунывную мелодию, на которую ложились слова: «Ты потерял Тину, ты потерял счастье, ты потерял себя, ты потерял все!»

Вернувшись в Сидней, Тина в тот же день заехала в школу и попросила отпуск, сказав, что заболела и хочет съездить домой, в Кленси. Ее отпустили, и она тут же принялась укладывать вещи.

Тина не знала, когда вернется и вернется ли вообще. Ей просто хотелось укрыться в том единственном месте, где еще можно было обрести хотя бы тень душевного покоя.

Тина попросила никому не сообщать о том, куда она поехала, никому, хотя спрашивать о ней мог только один человек.

Она приехала в Кленси очень рано, когда городок еще спал, и, никем не замеченная, быстрой тенью проскользнула по улицам. Было темно, и Тина мало что смогла разглядеть, но этот запах родного края, запах, который ни с чем не спутать… Она впитывала его с таким чувством, с каким пила бы чистую прохладную воду после целого дня блуждания по выжженной солнцем пустыне. Он вливал в нее силы, он дарил ей жизнь.

Тина подошла к своему крыльцу, и дикая, судорожная радость пополам с тревогой охватила ее. Она не была дома десять лет!

Вокруг ничего не изменилось: все тот же ветер и мокрый песок, и волны океана, свободного, не скованного ничем, и огромное небо. Позднее, когда рассветет, она сполна насладится зрелищем этих просторов.

Поставив чемодан на веранду, Тина тихонько постучала. Дарлин всегда спала чутко.

— Кто там? — спросила она, подойдя к дверям.

— Мама, это я, — ответила Тина и, внезапно почувствовав слабость, прислонилась к стене.

Дарлин быстро открыла дверь.

— Тина, доченька!

Они обнялись. Тина давно не видела мать и сразу заметила, как постарела Дарлин. Волосы почти седые, и лицо изменилось… Но прошло несколько минут, и Тине уже казалось, что перемены не так уж сильно бросаются в глаза.

Тина вошла в дом. Все так же тикали часы в гостиной, а в их с Терезой комнате стояли все тот же комод и две аккуратно застеленные кровати. Взгляд женщины невольно упал на кровать сестры… Ничто, ни один миг жизни, ни одна мысль не проходит бесследно! Все в памяти, все в сердце…

Рассказывая матери о себе, Тина была немногословна. Сказала, что довольна своей работой, и дала понять, что личная жизнь не сложилась и нет никаких надежд, что что-то изменится.

Дарлин ласково погладила волосы дочери. Тина — хорошая девушка, отчего ей не повезло? Матери нет дела ни до будущего страны, ни до благополучия мира, ей важно только, чтоб были счастливы ее дети, этим и определяется все: вся жизнь, ее смысл.

— Ты хотела взять на воспитание девочку?

— Да. Но не удалось. Может быть, когда-нибудь я повторю свою попытку.

— А Тереза? — нерешительно промолвила Дарлин. Тина сжала ее пальцы.

— Ничего не известно, мама. Но я верю, что со временем она будет с нами.

Через день Тина решила пройти по улицам. Кленси совсем не изменился! Именно об этом она и мечтала — вернуться в мир детства, где все привычно, вечно, прекрасно… Однако вскоре поняла, что ошиблась. Она смотрела на Кленси, как взрослый смотрит на любимую игрушку: ореол волшебства исчезает, словно спадает с зимних веток делающий их сказочно-красивыми белый пушистый снег.

Она видела покосившиеся изгороди и уличную грязь, людей, которых прежде не знала, ребятишек, родившихся уже после ее отъезда, девушек и юношей, бывших еще детьми, когда она здесь жила.

Люди изменились, и изменилась жизнь. У города были те же стены, но другая душа.

На улице Тине встретились две дамы, которые шли с видом степенных матрон. Одна из них вела за руку ребенка лет пяти. Увидев Тину, обе замерли, одна — с неприветливым, хмурым видом, другая — с удивленно-недоверчивой улыбкой.

— Тина? Это… ты?

Тина остановилась. Перед нею были Дорис и Фей. Обе имели солидный, важный вид. Тина улыбнулась в душе. Доморощенная провинциальная знать, олицетворение благополучия, спокойствия и ревностно охраняемых приличий.

Лицо Фей хранило выражение угрюмой неприступности, а Дорис улыбалась, как всегда, с приторной ласковостью и оттого чуточку фальшиво.

— Я не сразу узнала тебя! Какими судьбами?

— Приехала погостить к маме.

— Ты живешь в Сиднее? — хмуро произнесла Фей.

— Да.

Тина заметила, как жадно они разглядывают ее платье. Она не стала наряжаться, но все же годы, прожитые в Сиднее, давали о себе знать — и в манере одеваться, и в том, как она теперь держалась.

Как ни странно, она была рада видеть даже Дорис и Фей. Прошлое забылось, юношеские обиды канули в лету.

— Этой мой сын, — сказала Дорис, показывая на мальчика.

Тина улыбнулась.

— Прелестный ребенок! Дорис расцвела.

— Приходи в гости, Тина.

— Спасибо.

Расставшись с ними, Тина усмехнулась. Раньше Дорис и не подумала бы приглашать ее к себе. Но теперь Тина, благодаря тому что жила в столице, в глазах местной знати превратилась из оборванки в личность, достойную уважения и внимания.

Она чувствовала, как Дорис и Фей смотрят ей вслед.

Тина прошла по солнечной площади, раскланиваясь со знакомыми, многие из которых не сразу узнавали ее.

Тина услышала, как кто-то робко окликает ее, и обернулась.

— Карен!

Да, это была Карен, все такая же невысокая, черноволосая, но вся какая-то усталая и поблекшая. Тина удивилась: она сама выглядела гораздо моложе Карен, ту можно было принять за женщину средних лет. На ней были бесцветное, бесформенное платье и стоптанные туфли. На руках Карен держала ребенка.

Тина обрадовалась до слез. Она обняла смущенную подругу и принялась расспрашивать о жизни.

Тине хотелось вспомнить прежние времена, но Карен повела речь о проблемах настоящего. Да, она замужем, у нее трое детей, которые, слава Господу, почти не болеют, и свой маленький домик. Муж старше на десять лет, человек неплохой, и все бы ничего, если б они не были так бедны. Тина поняла, что кругозор подруги еще более узок, чем в юности, а жизнь идет по накатанной, известной и до ужаса пустой дороге. В саду ее души не вырастут розы, и в небе над ее головой никогда не вспыхнет костер звезд…

Тина посмотрела на дом, о котором Роберт О'Рейли когда-то сказал: «Это памятник моей юности». А где памятник мечтам Тины Хиггинс? Наверное, в ее собственном сердце!

Тина прожила у матери три недели и все еще не знала, уедет или останется навсегда. Она жила точно в клетке — не было свободы ни мыслей, ни чувств…

А потом вдруг прозрела и узнала, что будет дальше, впереди замаячил свет: если некому протянуть руку помощи, ее, как правило, подает сама жизнь. На смену ушедшему рождается что-то новое, новое будущее, другая звезда. Небосклон надежды редко бывает пуст.

Мать завела небольшой огородик, и Тина все три недели помогала ей. Подоткнув подол, не жалея рук, возилась с сорняками, вскапывала землю. Работа доставляла ей почти болезненное наслаждение, помогала отвлечься от тревожных дум.

Часто она поднимала голову и смотрела на небо, словно пыталась найти ответ на вопросы, решить которые могла только сама.

По вечерам они с матерью сидели за столом возле лампы и шили, разговаривали о чем-нибудь. Дарлин чувствовала: за плечами дочери очень много пережитого, невысказанного, возможно, не выстраданного до конца — недаром она столь стремительно примчалась в Кленси. От чего она убежала?

И сегодня мать вновь с тревогой смотрела на дочь. Тина сидела в простом платье, с простой прической, и игла то мелькала в ее пальцах, то вдруг замедляла движения. Что же на уме и на сердце у дочери, в лице которой сочетаются черты взрослого человека и маленькой девочки, той, что в незапамятные времена Дарлин держала на руках.