В общем, эти антипатии были в основном направлены на правителей Богемии и Бранденбурга, которых справедливо подозревали в поисках выгоды от польских неприятностей. А Пясты и остальная польская аристократия подозревали всех и каждого. Не выделяя тевтонских рыцарей из прочих опасных соседей, они и не исключали орден из этого числа. Такая политическая напряженность создавала климат недоверия ко всему чужеземному, так что поляки начинали везде видеть опасность. Сильные государства и уверенные в себе культуры не боятся за свое существование. Но, за исключением князя Лешека на востоке, Польша была лишена достойных вождей.

Подобно династии Пястов, линия померелльских князей, казалось, тоже вымирала. Князья Самбор (1204-1278) и Расибор (?-1275/6) не оставили мужчин-наследников. Они оба ненавидели своего племянника Мествина (князя в 1266-1294 годах) до такой степени, что пытались лишить его наследства всеми возможными средствами. Князь Расибор завещал большинство своих земель тевтонским рыцарям и другим религиозным корпорациям. Самбор сделал то же самое. Князь Мествин смог аннулировать завещание, захватив земли Расибора, а затем отстоял их от притязаний герцога Бранденбургского, но Самбор смог передать Меве – ключевой пункт, недалеко от Вислы,– ордену, создав благоприятные условия для укрепления рыцарей на левом берегу этой большой реки. Здесь была область более безопасная, чем Пруссия, и более подходящая для расселения иммигрантов. В результате эта земля быстро стала ценным владением ордена, и скоро там уже преобладало немецкое население.

У Мествина не было сыновей, и он принес обет безбрачия, так что династия должна была закончиться с его смертью. По-видимому, подобная перспектива устраивала его, но он по-прежнему не желал, чтобы его земли, и даже Меве, перешли в руки его злейших врагов – тевтонских рыцарей. Он предпочел, чтобы все досталось его родственникам из Пястов, что и подтвердил в своем завещании в 1282 г.

Тевтонские рыцари, должно быть, довольно много размышляли об этом, сидя вокруг своих столов за трапезой и обсуждая политические дела и в своем кругу, и с многочисленными гостями, но ничего, кроме разговоров, не происходило. Разговоры и дипломатия. Их долгом был крестовый поход, а не приобретение христианских земель, хотя, получи они земли, завещанные им Расибором, это пошло бы на пользу крестовым походам в Пруссии. Но претендовать на это наследство означало бы разжечь войну с Польшей. Крестоносцам не полагалось вести войну с христианами (хотя в Святой земле были примеры, показавшие, что и это возможно). Важнее было, что прусский магистр не мог себе позволить ссориться с сильными правителями в тылу ордена. Рыцарям оставалось вести войну на востоке.

Эта война в Судавии сводилась в основном к стычкам небольших отрядов. Тевтонским рыцарям не хватало войск для широкомасштабных наступлений после 1279 года, так как серьезные поражения в Ливонии потребовали отправки туда большей части подкреплений. К тому времени магистр Ливонии погиб, а чуть позже магистр Конрад фон Тирберг умер своей смертью. И Великий магистр Хартманн фон Хельдрунген, и Великий капитул, собравшийся в Марбурге, увидели в этой ситуации возможность объединить командование этих двух провинций, чтобы лучше координировать военные действия против мятежной Семгаллии и непокоренной Самогитии. Этим операциям снова отдавался приоритет, а для действий против Судавии выделялись силы, достаточные лишь для тактических операций. Новый магистр, Конрад фон Фойхтванген, спешно отправился в Прибалтику. Опыт, приобретенный им в Палестине, подсказывал, что будущее ордена – в войнах с язычниками Прибалтики, а не с мусульманами, и он ясно видел, что это будущее находится в опасности. Его задача была нелегкой. Враг, казалось, был везде и – нигде. Орден мог одолеть практически любого противника, но неимоверно трудно было его обнаружить.

Когда пруссы напали на мельницу в Эльбинге, где укрывалось местное население, они повели себя так, что в будущем христиане уже ни за что не хотели сдаваться в плен язычникам. Когда магистр повел войско в Вармию, чтобы захватить укрепление, которое впоследствии стало Хайльсбергом, пруссы нанесли удар в Кульме, захватывая замки и сжигая деревни. Значительные территории совершенно обезлюдели, и ни у одной из сторон не было сил заселить их в тот момент.

От поляков тоже не приходилось ждать помощи, которую они оказывали во время прошлых кампаний, связывая силы пруссов на Волыни. Волынь теперь была охвачена смутой. Литовцы, которые уже начали считать своими южные русские земли, вложили столько сил в эту многостороннюю борьбу за гегемонию, что они вряд ли могли помочь судавийцам. Запутанность этой отчаянной пограничной войны демонстрирует эпизод, когда в 1280 году Лев Галицийский просил татарского хана послать ему степных воинов для нападения на Краков. Когда Пясты из южных княжеств встретили кочевников Льва Галицийского, Лешек и Казимир Мазовецкий атаковали его с тыла, вступив на волынские земли. Урок, который извлекли поляки изо всего происшедшего, заключался в том, что им следовало сначала присматривать за своими юго-восточными степными границами, а уж потом оберегать лесную границу на северо-востоке.

Конечно, у поляков и литовцев была общая главная цель – русские земли, а вовсе не леса пруссов. Желание литовцев захватить Волынь подставило под удар последних независимых прусских язычников, которые стали целью набегов своих родичей, превратившихся к тому времени в подданных Тевтонского ордена. Хотя действия крестоносцев в эти годы нельзя считать наступательными, они изматывали силы язычников.

Конрад фон Фойхтванген прежде никогда не бывал в этом регионе, и когда он приехал в Прибалтику, ему не понравились ни страна, ни климат. Тем не менее он ответственно исполнял свои обязанности и завоевал повсеместное уважение своими продуманными планами для преодоления патовой ситуации в военных действиях. Рыцари были особенно рады многочисленным пополнениям, которые он привел с собой из Германии, хотя многие, вероятно, были озадачены тем, что он не торопится вести их в бой. Вместо этого он тщательно изучал сложившуюся ситуацию, прося у многих совета, чтобы не совершить по незнанию ошибок. Затем он созвал заседание Капитула в Эльбинге. После того как собрались все кастеляны ордена, он объяснил, какую политику собирается претворять в жизнь: сначала покончить с мятежами в Ливонии, затем – решить проблемы Пруссии. Его подчиненные были настроены скептически, но в итоге они согласились, что Пруссии в тот момент не угрожает какая-либо серьезная опасность и что подкрепления должны быть посланы в первую очередь в Ливонию. Магистр Конрад ограничил военные операции в Пруссии партизанскими рейдами до прибытия новых подкреплений.

Среди людей, получивших известность в этой пограничной войне с Судавией, был Мартин фон Голин. Он был уже немолод. Его называли разбойником даже христианские летописцы, обычно приберегавшие такие термины для язычников. Его называли также helde (герой) и latrunculos (отважный вор).

Этот Мартин напал на некую деревню в Судавии вместе с четырьмя немцами и одиннадцатью пруссами и убил одних жителей и пленил других. Во время долгого возвращения он пришел к некоему месту, где он сел пировать со своими друзьями, отдыхая без боязни после своих «трудов», когда внезапно враги ворвались в их ряды. Они убили его четырех немецких товарищей, в то время как остальные сбежали, побросав все оружие и еду. Судавийцы «возрадовались великим ликованием от всего этого». Тем временем Мартин, разозленный, бродил в лесах и собирал вместе своих уцелевших товарищей. Поскольку они побросали все оружие, то он проскользнул к врагам, пока они спали, и украл их мечи, копья и щиты. И когда он заполучил все это, он пришел к своим товарищам, и они быстро убили всех тех, кого нашли спящими, за исключением одного, который пытался убежать, и Мартин убил его тоже. Потом они собрали свою добычу, и оружие, и другое добро, которое язычники несли с собой, и вернулись домой.