— Бридж, — прошептала она. — Ужасно серьезная игра. Они на ней просто двинулись. — И, увлекая его к кофейному столику, продолжала болтать. — Помню, в колледже я сама вроде них была. Бывало, лекции побоку, завалимся с подружками в комнату отдыха, закурим и давай резаться в карты, как шпана последняя. Одну звали Феба, а вот других не помню.
— Феба Харт! — вспомнил Грант. В памяти нарисовалась маленькая черноглазая девчонка с впалой грудью, — а ведь теперь она, поди, умерла уже. Вот они сидят — и Фиона, и Феба, и те другие, — окутанные облаками дыма и азартные, как ведьмы.
— А ты что, тоже ее знал? — удивилась Фиона, адресуя свою улыбку теперь как бы той женщине, что обратилась в камень. — Ты чего-нибудь хочешь? Чашечку чаю? Боюсь, кофе здесь не очень-то…
В обозримом прошлом Грант никогда не пил чай.
Он так и не смог обнять ее. Каким-то образом и голосом, и улыбкой — такой, казалось бы, знакомой, — да хотя бы и тем, что и картежников, и даже кофейную женщину она словно заслоняла от него (а одновременно и его от их неудовольствия), Фиона делала это невозможным.
— А я тебе цветы принес, — сказал он. — Подумал, пригодятся — надо бы оживить твою комнату. Я заходил туда, но тебя там не было.
— Конечно, не было, — сказала она. — Я ведь здесь.
Грант помолчал.
— А у тебя, я вижу, новый приятель. — Он кивнул в сторону мужчины, с которым она сидела рядом. В тот самый момент мужчина бросил взгляд на Фиону, и она обернулась — то ли слова Гранта заставили ее это сделать, то ли она спиной почувствовала взгляд.
— А, это просто Обри, — сказала она. — Самое смешное, что я знала его когда-то много-много лет назад. Он работал в магазине инструментов, куда наведывался мой дед. Мы непрестанно задирали друг друга, дразнились, а назначить мне свидание у него не хватало духу. Пока он в самый последний уикенд не пригласил меня на бейсбол. Но когда игра закончилась, за мной приехал дед, посадил в машину и увез. Я тогда к ним приезжала на лето. Ну то есть к деду с бабкой: они жили на ферме.
— Фиона! Я знаю, где жили твои дед с бабкой. Как раз в том доме, где теперь живем мы. Жили.
— Правда? — сказала она, все это пропустив мимо ушей, потому что тот игрок вновь устремил на нее взгляд, в котором была не просьба — приказ. Мужчина был примерно того же возраста, что и Грант, может, чуть старше. На лоб у него падали густые жесткие седые волосы, а кожа была морщинистой, но бледной, желтовато-белой, как старая помятая лайковая перчатка. Его длинное лицо было исполнено достоинства и печали, и во всем облике прогладывало что-то от красоты сильного, но сломленного престарелого коня. Но к Фионе его отношение вовсе не было сломленным.
— Я лучше вернусь туда, — сказала Фиона, и ее недавно раздобревшее лицо пошло красными пятнами. — Он вбил себе в голову, что не может играть, когда меня нет рядом. Глупости, я ведь и правила игры помню смутно. Боюсь, что я должна… Прости, пожалуйста.
— А скоро ты освободишься?
— Да, наверное. Но это — как пойдет. Если подойти к той мрачной даме и вежливо попросить, она нальет тебе чаю.
— Нет-нет, спасибо, — сказал Грант.
— Ладно, я пошла тогда, ты ведь найдешь, чем заняться? Тебе, должно быть, все это кажется странным, но ты привыкнешь: к этому так быстро привыкаешь! Скоро всех будешь знать. Некоторые тут, правда, с большим-большим приветом — ну, ты ж понимаешь, — так что ожидать, что все будут знать тебя, это вряд ли.
Она вновь угнездилась в своем кресле и что-то сказала Обри на ухо. Легонько похлопала пальцами по тыльной стороне его ладони.
Грант отправился на поиски Кристи и встретил ее в коридоре. Та толкала тележку, на которой стояли кувшины с яблочным и виноградным соком.
— Одну секундочку, — бросила она ему и сунула голову в какую-то дверь. — Яблочного сока не хотите? Виноградного? Печенья?
Он подождал, а она наполнила два пластиковых стакана и внесла в комнату. Быстро вернулась, положила на две тарелочки марантовые кексы[5].
— Ну как? — спросила она. — Неужто вы не рады видеть, как она активна, во всем участвует и так далее.
Грант помолчал.
— А она, вообще, знает, кто я такой?
Он все не мог взять в толк. Не исключено, что она его разыгрывает. Это было бы вполне в ее духе. Она ведь даже выдала себя немножко — слегка в конце тирады пережала, говоря с ним так, будто принимает его за новенького.
Если это был только пережим. И если это был розыгрыш.
Но коли так, разве она не побежала бы за ним следом, не рассмеялась бы, радуясь, что ее шутка так здорово удалась? И уж конечно бы не могла просто вернуться к этим их картам, притворившись, что о нем даже не помнит. Это было бы слишком жестоко.
— Вы просто застали ее не в самый удачный момент. Она увлечена игрой, — сказала Кристи.
— Да она ведь даже не играла!
— Ну так ее приятель играл. Обри.
— А кто он, этот Обри?
— Да просто Обри. Ее приятель. Хотите соку?
Грант покачал головой.
— Да ладно вам, — сказала Кристи. — Эти их привязанности… Какое-то время — да, бывает. Друзья-подружки прямо не разлей вода. Это фаза такая.
— Вы хотите сказать, что она может действительно забыть, кто я такой?
— Может. Но не сегодня. А что будет завтра, как знать, верно же? У них это как качели — все время то туда то сюда, и ничего с этим не поделаешь. Вы сами увидите и поймете, если будете приезжать постоянно. Научитесь не принимать близко к сердцу. Поймете, что жить с этим надо одним днем.
Попробуй-ка, одним днем! Тем более что никаких качелей не наблюдалось, ее состояние не менялось ни туда ни сюда, и он не мог к такой ситуации притерпеться. Наоборот, казалось, это Фиона к нему притерпелась, но лишь как к настырному посетителю, у которого к ней какой-то свой, особый интерес. А то и как к приставучему зануде, которому — согласно старым, привычным для нее правилам вежливости — не следует показывать, как к нему на самом деле относишься. Она общалась с ним чуть смущенно, с этакой дружеской учтивостью, помогавшей ей удерживать его от банального, но столь необходимого вопроса, который вертелся у него на языке. Он и хотел, и не мог заставить себя спросить, помнит она или нет, что он ее муж, с которым она прожила бок о бок почти пятьдесят лет. У него сложилось впечатление, что такой вопрос вызовет у нее чувство неловкости, причем неловкости не за себя, а за него. Она нервически рассмеется, а потом, унижая его своей вежливостью, запутается, придет в замешательство и в конце концов так и не ответит ни да ни нет. Или что-то ответит, но так, что его этот ответ никоим образом не устроит.
Единственной медсестрой, с которой он мог поговорить, была Кристи. Другие по большей части воспринимали возникшую ситуацию как анекдот. Одна грубая старая швабра рассмеялась ему в лицо.
— Что-что? Вы насчет Обри и Фионы? Ну-у, это да-а, там, конечно, тяжкий случай!
Кристи поведала Гранту, что прежде этот Обри был местным представителем компании, продающей фермерам средства для борьбы с сорняками («и всякую такого рода дрянь»).
— Он был очень приличным человеком, — сказала она, и Грант не понял: значило ли это, что Обри был честным, щедрым и по-доброму подходил к людям или что он красиво говорил, хорошо одевался и ездил на дорогом авто. Возможно, и то и другое вместе.
А потом, по словам сестры, когда он еще не был очень стар и даже не был на пенсии, с ним случилось несчастье не совсем обычного сорта.
— В основном жена сама о нем заботится. И держит дома. А сюда помещает лишь на небольшие промежутки времени, чтобы немного отдохнуть. Сейчас уехала во Флориду, ее пригласила сестра. Вы представляете, какой это был для нее удар: кто мог подумать, что такой мужчина… Они всего-то поехали куда-то в отпуск, и там его укусил какой-то клещ — знаете, есть такие, передают заразу, от которой дикая температура и все прочее. Мужик впал в кому, а после стал таким, какой он сейчас.
