Инструктор отдал очередной приказ. Стоявший справа от меня Ди-Джей объявил о начале отхода. Бойцы на правом фланге цепи стали по одному отходить. Отойдя назад на несколько шагов, каждый поворачивался лицом к противнику и снова открывал стрельбу сквозь цепь товарищей. Метр за метром мы отступали по мощеной булыжником улице иракского города.
И тут слева от меня упал Браун. В него попали. Он был ранен воображаемой пулей, о чем ему просигнализировал, похлопав по плечу, наш безжалостный инструктор. Раненого нужно было оттащить в безопасное место.
— У нас раненый! — крикнул я и подбежал к лежавшему на земле Брауну.
— Прикрываем! — тотчас отозвались занявшие мое место Олгуин и Ди-Джей, прикрывая своими могучими телами меня и Брауна от воображаемого вражеского огня.
Щелчком поставив автомат на предохранитель, я пододвинулся к Брауну, чтобы обхватить его сзади, сжать в объятиях и попытаться оторвать от земли. В это время наши друзья, защищая нас, неустанно вели огонь по врагу: горячие стреляные гильзы посыпались дождем на наши незащищенные шеи и запястья. Несколько гильз скользнули мне под бронежилет и под рубашку. Я усадил Брауна, обхватил сзади и, сцепив пальцы у него на груди, поднял его. Но, едва поднявшись, мы сразу же стали крениться назад и повалилась на землю, не сделав ни одного шага, — ведь наш общий вес вместе с бронежилетами, касками, разгрузочными жилетами, автоматами и патронами превышал двести двадцать килограммов.
Не бойся сыпучего песка[6].
Я позвал на помощь Ди-Джея, и Олгуин перенес огонь на его мишени. Мы с Ди-Джеем схватили Брауна за плечевые ремни и на счет три попытались рывком сдвинуть с места. При этом я чуть не вывихнул левое плечо; мы оба упали.
Наш инструктор-морпех склонился надо мной и стал выкрикивать в ухо обидные слова и ругательства, подвергая сомнению мою способность проявить сострадание к лежащему у моих ног раненому собрату. (Неужели ты оставишь его умирать на поле боя? Одного?) Олгуин сообщил нам, что ему надо перезарядить автомат, и согласованный огонь нашей группы слегка поутих. За пять минут отступления по простреливаемой улице иракского города мы прошли сто метров и израсходовали четыре тысячи патронов. Браун был ранен. Я выбился из сил. Патронов оставалось мало.
У Ди-Джея появилось второе дыхание: с криком отчаянья он изо всей мочи потянул и сумел-таки сдвинуть с места Брауна, не подававшего признаков жизни. Энтузиазм Ди-Джея передался мне; я уперся ботинками в землю и тоже стал тащить раненого, при этом мне все время мешал болтавшийся на груди автомат. В конце концов, отступая, мы добрались до безопасного места, до условленного пункта сбора.
Я снова упал рядом с Брауном: он теперь осматривал синяки и ссадины, которые заполучил, пока его тащили. Вконец обессилев, я никак не мог отдышаться, и тогда Ди-Джей подошел ко мне и ласково потрепал по голове.
— Не тревожьтесь, сэр, — успокоил он меня, — мы возвращаемся домой все вместе.
Именно теперь, вдали от семьи, вдали от всех развлечений, вдали от людей, кроме тех, с кем предстояло отправиться в горячую точку, происходит сдвиг в сознании. Саперное училище убило во мне все желания, кроме одного — посвятить свою жизнь обезвреживанию бомб. Тактические учения, проводившиеся в ограниченном пространстве, научили думать только о том, как выжить. Мною безраздельно завладело сознание судьбоносности нашей миссии, что еще крепче привязывает к саперам, ставшим тебе братьями и сестрами. Коллективная уступка вере в удачу, в судьбу, в Провидение, самоотречение в пользу вневременного континуума солдат, ушедших на войну до тебя.
Я познакомился с Джесси Спенсер в последний год учебы в колледже. Мы танцевали в переполненном баре. На ней были облегающие джинсы, она пила дешевую текилу и улыбалась так, что у меня посветлело на душе. Мы страстно увлеклись друг другом, довольно скоро объявили о помолвке и уже через год поженились. Я всем своим существом хотел, чтобы Джесси всегда была рядом. И тем не менее. Яд соблазна новой любви был до того силен, я был так опьянен коктейлем, состоящим из двух частей адреналина, трех частей дружеской привязанности, которую греки зовут словом филиа, и одной части благих намерений, что прошло много лет, прежде чем я осознал, что у меня появилась эта новая любовь. Запах каштановых волос моей жены, истома ее синевато-серых глаз, сердцебиение моего маленького сына, которое я ощущал, прижимая его к груди, — все это стерлось в памяти. Ежедневная барабанная дробь — символ учений, подготовки к войне, военных парадов, мечтаний и помыслов о войне — была несравненно милее моему сердцу. Она поглотила все мысли и творческие устремления. Она пронизала мою сущность. Я знал, что не расстанусь с ней, покуда ношу военную форму, — ни вдали от родины, ни дома.
Мой мир сузился до тридцати пяти саперов, с которыми мне предстояло отправиться в Ирак, базы ВВС в Ираке, самодельных взрывных устройств и врага, с которым нам предстояло сразиться. Люди и вещи, оставшиеся дома, стираются из памяти почти незаметно. Отсчет времени начинается с того дня, когда ты ступаешь на иракскую землю, и заканчивается днем твоего вылета обратно. Теперь ты печешься только о горстке собратьев, живущих с тобой в одном помещении, и о том, что произойдет в ближайшие девять месяцев. Ты не думаешь о последствиях принимаемых решений за пределами этого небольшого срока, не думаешь о том, что будет с тобой по возвращении домой. До возвращения нужно еще прожить целую жизнь. Твое «сегодня», весь твой мир — война. Именно на войну ты сейчас отправляешься, как отправлялось великое множество людей до тебя на протяжении столетий: нескончаемой вереницей уходили на войну молодые парни из небольших городов Америки и крестьянских хозяйств Европы, из великих городов Римской империи и японских пагод на террасах горных склонов. Облачись в доспехи, сядь на коня и присоединись к братьям по оружию.
Но прежде чем отправиться на войну — на корабле ли, на реактивном ли самолете или в пешем строю новобранцев из деревень, что месят грязь проложенных в Средние века проселочных дорог, как это делали безликие орды их предшественников, — ты стараешься сполна насладиться жизнью, даже когда смерть, как тень, следует за тобой по пятам. В стриптиз-клубе по вечерам негде яблоку упасть: после долгого дня учений на стрельбище ребятам нужно хорошенько расслабиться. Те, кто раньше никогда не курил, теперь покупали сигареты блоками. Пиво и крепкие напитки текли рекой. Даже самые целомудренные из нас тратили свои скудные сбережения на одну стриптизершу за другой вплоть до самого закрытия клуба. А почему бы не тратить? Ведь ребята уходили на войну.
— Ты солдат, голубок? — проворковала присевшая ко мне на колени девушка, на которой практически ничего не было.
— Можно и так сказать, — ответил я.
У нее были темные волосы, и она получала повторные заказы благодаря не природной смазливости, а своему трудолюбию. Мне это нравилось.
— Что-то вас тут много. Вы одна компания? — задала она очередной вопрос, чтобы поддержать разговор в перерыве между песнями. Я отстегнул ей еще пару двадцаток, чтобы она поняла, что я ангажирую ее на какое-то время.
— Да. Мы все саперы и через пару дней отправляемся в Ирак.
— Знаешь, в этом заведении было скучновато, пока вы не появились, — соврала она шепотом, едва касаясь губами моего уха. От ее нежного дыхания у меня поползли мурашки по спине. Она погладила мой затылок, провела пальцами по шее и спине и, положив руки мне на бедра, приподнялась и оседлала меня. Потом прижалась ко мне, и я почувствовал сквозь рубашку теплое прикосновение ее сосков.
— Вы, ребята, имеете полное право немного поразвлечься перед отъездом, — выдохнула она.
Наш самолет приземлился в Баладе вскоре после Нового года. До моего увольнения оставалось меньше месяца.
Первый раз в жизни я полетел на «Геркулесе», когда нас перебрасывали из Катара в Ирак. Дислокация в горячей точке оставалась для меня неясной мечтой до того мгновения, когда погасли основные сигнальные огни хвостового оперения военно-транспортного самолета. Суровая реальность внезапно материализовалась в виде тусклого красного отсвета. Нас было тридцать человек, и мы сидели, плотно прижавшись друг к другу, на многоместных обитых тканью сиденьях. Как только пересекли границу воздушного пространства Ирака, ощущение безопасности и комфорта, не покидавшее нас в Аль-Удейде, где выдавали по три банки пива в день, куда-то исчезло. Я уже приготовился к тому, что до конца полета наш самолет будет непрерывно подвергаться обстрелу ракетами «земля — воздух».
