Оцепенение охватило ее, и она не сразу сумела его стряхнуть. Агнесса схватила чашку с водой и поднесла ее к губам Джека, он попытался сделать глоток, но не сумел; край чашки стукнулся о его зубы — звук при этом был, как показалось обезумевшей от страха Агнессе, совершенно «неживой».

Она наклонилась и прикоснулась губами к его губам она совеем не думала о том, изменяет Орвилу или нет, — какое это имело значение в этот момент! — но губы его даже не шевельнулись в ответ.

— Джек! — Она приподняла его голову, с ужасом увидев, что его глаза закатились. — Пожалуйста, не умирай!

Ее била дрожь. Агнесса не знала, что делать. Бежать? Куда, за кем? Она теряла способность мыслить, расплакалась навзрыд, она бы молилась, если б была уверена в том, что это поможет, она пообещала бы Джеку все, что угодно, если бы знала, что это его воскресит.

Но он не умер, он еще не умер! Агнесса старалась как могла всеми известными способами вернуть ему сознание, заставить его продолжить борьбу за свою бестолковую и грешную жизнь, которая в этот миг казалась Агнессе бесценной.

Наконец что-то подействовало: Джек, слабо пошевелившись, глубоко вздохнул и открыл глаза. Через несколько секунд он вполне осмысленно смотрел на заплаканную Агнессу.

— Боже мой! Джекки! Ты столько раз выбирался, попробуй еще!

Она поняла вдруг, она знала теперь совершенно точно, что за минуту до этого он и вправду стоял на самом краю, ибо исчезло то, что всегда, в любую минуту, ощущалось ею как тайное оружие Джека и ее проклятие — непонятное обаяние этого человека, пусть темное, пусть склоняющее к безрассудству, заставляющее злиться на него и на себя, но совершенно бесспорное; оно побудило Агнессу когда-то сбежать из дому, а не так давно — внутренне противоречить трезвомыслящей Филлис.

Минуту назад, когда Джек был лишен этого обаяния, он напоминал дерево без коры, — это и явилось для Агнессы знаком его близкой смерти.

Теперь она, не веря своим глазам, наблюдала, как он становится прежним.

— Мне кажется, с этого дня ты начнешь поправляться, — прошептала она, гладя его по голове. — Не знаю, почему, но я так думаю. Ты сумеешь, если захочешь, Джекки. Разве ты не хочешь жить?

Джек подумал о том, что в случае если Агнессе нужна его жизнь, то ему самому она бы могла пригодиться тоже, но, чувствуя, что на такую длинную фразу у него сейчас вряд ли хватит сил, произнес просто:

— Хочу…

Он не сказал, как сильно боялся, что самое страшное случится ночью, как стискивал зубы, не давая себе расслабиться, чувствуя, как смерть улыбается с темного дна, протягивая к нему свою лапу, пытаясь схватить за горло.

Выбраться? Еще раз? Да, он выбирался, и раньше никто ему особо не помогал. А сейчас? Он знал, не будь с ним рядом Агнессы, он давно бы уже умер, он бы не справился сам.

Раньше… Раньше он ощущал в теле легкость и силу, а теперь оно совсем не слушалось его.

Агнесса предлагает ему выбраться на берег жизни еще раз, она смотрит на него с такой пронзительно чистой нежностью в глазах… Черт возьми, почему бы и нет?

— Агнес?

— Что, Джекки?

Джек готов был еще и еще раз окликать Агнессу, чтобы услышать, как она произносит ею имя. И потом он хотел спросить… что же будет дальше? Он закрыл глаза. Так ли это важно сейчас? Даже если он начнет поправляться, она еще долго будет рядом.

Да, конечно, все пошло наперекосяк из-за рокового поступка. Не свяжись он тогда с шайкой Кинроя, все было бы иначе. Родив от него ребенка, Агнесса никуда и никогда бы от него не ушла — по натуре она не склонна к переменам, тем более что до него у нее не было мужчин. И потом, она же его достаточно сильно любила! Да и деньги для нее не главное. Что ж, они могли бы жить неплохо и без проклятого золота: он наверняка бы нашел какую-нибудь работу, он никогда не был лентяем (хотя последние восемь лет жизни и привили ему отвращение к работе, поскольку он трудился подневольно). Агнесса воспитывала бы ребенка и вела хозяйство; возможно, с ее помощью ему удалось бы как-то восполнить пробелы в своем развитии. Но ничего этого не было и не будет уже никогда. Джек признавал свои недостатки, никчемность по сравнению с Орвилом и многое другое, кроме одного — того, о чем говорил покойный Дэн: Джек не считал себя ни негодяем, ни подлецом. По мнению Джека, его чувство к Агнессе было искренним и отнюдь не мелким, Интересно, а малышка дочь любила бы его, сложись по-другому их с Агнессой жизнь? Он не испытал ни отцовской, ни материнской любви, и любовь ребенка ему, стало быть, тоже не доведется испытать, потому что Агнесса выбрала в отцы его дочери другого человека.

Собственно, Агнесса может дать ему сейчас все, что покупается за деньги, — и ничего больше. Да, помощь, заботу, конечно, но не любовь. Джек и сам не знал, на что надеялся, ведь он был уверен, что Агнесса никогда не вернется к нему. Никогда. Орвил лучше, да, конечно, лучше. Во всех отношениях.

— Я все для тебя сделаю, Джекки, — ласково произнесла Агнесса, и он разочарованно смотрел на нее: о чем, ну о чем он мог сейчас ее попросить?

А Агнесса подумала о том, что Орвил не был прав, говоря, что она дает Джеку надежду. Нет, она, напротив, отняла у него все надежды, что и явилось, возможно, одной из главных причин его болезни, — без надежды человек не может жить.

— Неужели тебе ничего не нужно? — спросила она. — Хочешь, я привезу Керби? Думаю, вы оба будете рады.

Джек кивнул.

— И Джессику, — добавил он, глядя Агнессе, в глаза. Она вздрогнула и изменилась в лице. Ее руки бессильно упали на колени.

— Да, но…— Она не знала, как выпутаться из своих обещаний. Она совершенно не ожидала, что Джек потребует приезда Джессики.

— Ты думаешь, я поправлюсь, а я думаю иначе. Я хочу увидеть ее еще раз. Я ничего не скажу — точно. Я уже все понял.

«Одного я тебе не позволю: впутывать в это дело детей», — пришли на память слова Орвила. Орвила, жестоко обманутого ею.

«Если ты будешь пытаться сделать всем хорошо, в результате всем будет плохо», — говорила Филлис, твердо знающая, что ей нужно в жизни.

«Ты опять обманула меня, Агнес!» — прочитала она в полуугасших глазах смертельно больного человека.

— Хорошо, Джекки, — вздохнула она, — я постараюсь выполнить твою просьбу.

Через день Агнесса поджидала дочь возле школы. Она нервничала, расхаживая по тротуару, у края которого стоял наемный экипаж. Она была уверена, что совершает очередную ошибку, пробивает новую брешь в щите, защищавшем ее от жестокой жизненной бури.

Она чуть было не пропустила появление девочки: Джессика шла среди соучениц, не выделяясь ничем; скромно, даже строго одетая и причесанная (это был итог скрытой войны между Агнессой и Рейчел, возомнившей о себе и своих правах, как считала Агнесса, неимоверно много). Несколько раз Рейчел, пользуясь тем, что мать не всегда сама собирала девочку в школу, выкроив минутку, подменяла Лизеллу или Полли — и в результате Джессика подъезжала к школе разодетая, как принцесса, с локонами, рассыпавшимися по плечам. Рейчел хвалила свою любимицу в открытую; по мнению Агнессы, развивая в ней нездоровое самолюбие и раннее кокетство; в школе же, как заметила Агнесса, даже Дженнифер Хейфорд одевалась куда скромнее. Что будет, если ее дочь станет разгуливать по школе в бархате и шелках и с гривой до пояса?! И Агнесса в один прекрасный день положила этому конец. Джессика не сопротивлялась, а вот Рейчел, всю жизнь выглядевшая серенькой птичкой, обиделась всерьез. «Ладно, если никто не может поставить на место зарвавшихся слуг, я сама сделаю это!» — рассудила Агнесса, и последовал возмутивший Рейчел нагоняй.

Джессика, увидев мать, обрадовалась и подбежала к ней. Разговор, наверное, следовало начать издалека, но Агнесса не сумела. Она напрямую выложила дочери все, что от нее требовалось, причем, довольно несвязно, с какими-то несущественными оговорками, прекрасно понимая, что обрывает еще одну тонкую нить, привязывающую к правильной и незыблемой, благополучной жизни; но она не подумала о том, что, возможно, так же перерезает свои путы, мешающие ей поднять голову и посмотреть правде в глаза.