В доме тети Кюбры самой интересной вещью, конечно, был телефон, и мне очень хотелось, чтобы было такое место, куда я мог бы, подняв трубку этого черного телефона, позвонить, но такого места не было.
Порой, когда мы ели пирожки, этот черный телефонный аппарат, стоящий на белой кружевной салфетке, начинал громко звонить (иногда мы слышали этот звонок, даже играя на улице), и все мы вздрагивали и прекращали жевать. Тетя Кюбра, задыхаясь, подходила, брала телефонную трубку.
- Ай джан,- говорила она, заранее зная, кто звонит, потом улыбалась.Хорошо, Мухтар. Ей-богу, мне хорошо, никакого врача не нужно, не беспокойся. Что тебе приготовить? Ей-богу, говорю тебе, все в порядке... Не беспокойся... Аллах хаггы!..(Аллах хаггы - клянусь аллахом.)
Потом тетя Кюбра очень осторожно клала трубку на рычаг, как будто боялась, что резкое движение причинит вред Мухтару, и я искренне удивлялся, что тетя Кюбра разговаривает с Мухтаром, как моя мама со мной.
- Ешьте! - говорила тетя Кюбра, и мы, обжигаясь, с удовольствием ели горячие пирожки, потом, когда, опустошив тарелку, мы собирались уходить, тетя Кюбра давала нам газетный сверток, в котором было несколько пирожков: - А это отнесите Балакериму...
Тетя Кюбра никогда не спускалась вниз из своей квартиры, во всяком случае я никогда не видел, чтобы тетя Кюбра куда-то уходила или просто так стояла на улице и беседовала с женщинами, даже в баню не ходила (Джафаргулу говорил невероятное, якобы Мухтар сам купает дома тетю Кюбру), потому что она была больна, не могла спускаться и подниматься по ступенькам, но тетя Кюбра знала, что у нашей махалли есть свой Балакерим.
Иногда мы сидели и ели пирожки, а тетя Кюбра, учащенно, с хрипом дыша, причем грудь ее болезненно вздымалась и опадала, снова шла на кухню, наполняла водой лейку, выходила на балкон и поливала цветы в горшках. На балконе было множество керамических горшочков, и в этих горшочках росли разные цветы, и однажды тетя Кюбра, поливая цветы, сказала:
- Когда я умру, эти цветы будут скучать по мне...
Правда, тетя Кюбра угощала нас вкусными пирожками, но никого из нас хорошенько не знала по имени, путала и однажды спросила меня:
- Тебя как зовут? Я сказал.
- Ты сын Ханум?
- Нет,- сказал я, нотой подумал, а вдруг тетя Кюбра решит, что я боюсь упоминать имя тети Ханум, потому что ем ее пирожки, и добавил: - Я не сын тети Ханум, но мы живем в одном дворе.
Дело было в том, что однажды зимой тетя Ханум осрамила Мухтара посреди улицы, при всем народе.
Та зима была похожа на осень, в Баку часто шли проливные дожди, и в один из этих дождливых зимних дней, в полдень, по округе разнеслась весть о том, что Мухтар велел посадить Абдулали - сына тети Ханум. Все соседи были совершенно ошеломлены, потому что, хоть Мухтар и был пришлым, но он жил в нашей махалле, и арестовывать парня из своего квартала мужчине не подобало; даже если бы Абдулали убил человека, Мухтару не следовало так поступать, но через некоторое время выяснилось, что Абдулали никого не убил, никого не зарезал, не избил, а Мухтар потому велел арестовать Абдулали, что утром, когда "эмка" везла Мухтара на службу, Абдулали на своей полуторке обогнал ее, и уличная слякоть (всю ночь лил дождь) брызнула из-под колес полуторки на "эмку".
Дядя Агагусейн, проводя пальцем по своим пожелтевшим от папиросного дыма седым усам и качая головой, сказал:
- Да что же это такое? Из-за того, что его машину обогнали, молодого парня сажать в тюрьму? Дядя Азизага сказал:
- Видно, конец света близок!..
Дядя Гасанага, указывая пальцем на застекленную веранду Мухтара, сказал:
- Да он же нас ни во что не ставит! Да что мы умерли, что ли, коль такие дела творит этот ограш (Ограш - буквально: сводник.)? Или мы уже не мужчины, если этот пес так обращается с нами?
Среди женщин началась паника, жена дяди Гасанаги, тетя Фатьма, говорила:
- Вот тебе на!.. Сидели спокойно у себя дома, занимались своими делами!.. И этот сукин сын Мухтар перевернул все вверх дном. Я же знаю своего мужа!
Жена дяди Агагусейна, тетя Сакина, сказала:
- Да что же это такое, а? Убьют ночью этого мерзавца Мухтара, а наши детки по тюрьмам глаза проглядят!..
Тетя Мешадиханум говорила:
- Да вы что, не видите, какие у этого распутника уши? Да разве у мужчины могут быть такие уши?
Мы, то есть ребятишки махалли, весь день толпясь под раздвоенным тутовником, мокли под дождем, дрожали от ветра, ждали, когда наступит вечер, ждали приезда черной "эмки". Мы забыли, как часто ели пирожки в доме Мухтара; и про тетю Кюбру мы забыли; теперь мы считали Мухтара своим врагом, Джафаргулу даже засунул в носок под брюками железный осколок, решив, что, как только начнется драка между нашими мужчинами и Мух-таром, он ввяжется и воткнет этот железный осколок Мухтару в живот: возраст Джафаргулу не подходил под судимость, и Джафаргулу, схватив, не посадили бы, а послали бы в детскую колонию; таким образом, он и Мухтара убивал, и наших мужчин от тюрьмы спасал. Только Бала-керим на все эти разговоры не обращал внимания.
- Если что-то от тебя не зависит,- говорил он,- не надо об этом думать... - И, сидя под раздвоенным тутовником, на краю мокрого тротуара, особенно охотно играл на свирели.
Уроки, еда - все было забыто детьми, и мы обсуждали быстро распространяющиеся вести о ждущем Мухтара возмездии, о том, что будет вечером; Джафаргулу принес сообщение, что старший сын тети Ханум, Джафар, будто бы случайно встретил на улице черную "эмку", преградил ей дорогу своим автобусом, попросил Мухтара, чтобы он велел выпустить Абдулали, а Мухтар будто бы пригрозил Джафару: мол, и тебя велю арестовать. Я не знал, была ли эта новость, быстро, не переводя дыхания, сообщенная Джафаргулу, правдивой или нет; мне показалось, что Джафаргулу это сам выдумал, но, во всяком случае, он улучил момент и передал ее моей маме, и мама, хлопнув ладонью по колену, высказалась по адресу Мухтара:
- Ах, чтоб ты сгорел! Шиньон проклятый!
И тут в этот дождливый зимний день я увидел тетю Ханум. Как обычно в черном головном платке - келагаи, темно-синей юбке, такой же темно-синей кофте с мелкими белыми точечками, тетя Ханум пришла к нам.
- Горох у меня кончился, Сона,- сказала она.- Если есть у тебя, одолжи немного. Ребята скоро вернутся, а обед еще не готов...
Мама, сидя на паласе в нашей комнате, распорола мое одеяло и удлиняла его (в ту зиму все вдруг стало мне коротко: когда я ложился, ноги вылезали из-под одеяла), и как только мама увидела тетю Ханум, она тотчас вскочила:
- А-а-а! Что это ты говоришь, тетя Ханум, какой долг, как не стыдно?.. Крикнула бы сверху, Алекпер принес бы, зачем утруждалась, спускалась вниз?..
Видя спокойные глаза тети Ханум, глядящие из-под широких бровей, ее крепко сжатые губы, серьезное лицо, я не знал, что и думать: вся махалля занимается историей Абдулали, а тетя Ханум спокойно сидит дома, готовит обед, как будто ничего не случилось.
В этот дождливый, ветреный зимний вечер к тому часу, когда возвращалась "эмка" Мухтара, дядя Гасанага, дядя Агагусейн, дядя Азизага и даже Алиаббас-киши вышли на улицу и встали у ворот дома Мухтара, на противоположном тротуаре. Алиаббас-киши был самый старый среди мужчин нашей махалли, ему было за восемьдесят, и об Алиаббасе-киши рассказывали одну странную историю (не знаю, было это на самом деле или нет, но я и теперь часто задумываюсь об этой истории)...
Джафаргулу на сей раз принес новость, что Алиаббас-киши вызвал к себе дядю Гасанагу: мол, не устраивайте в махалле скандала,- и, одевшись, вышел на улицу, решив сам просить Мухтара, чтобы он освободил Абдулали.
Дядя Агагусейн сходил домой, принес деревянный табурет, Алиаббас-киши, усевшись на табурет, положил подбородок на серебряный узорчатый набалдашник своей палки и устремил взгляд на дорогу, чтобы увидеть, когда появится черная "эмка".
