Особенно ярко зависимость церковников от общины прослеживается в поставлении и изгнании церковных иерархов всех рангов: от пономарей и дьяконов церквей уличанских общин до епископов. Еще в XVI в. на церковном соборе отмечалось, что «в Новегороде Великом попы и дьяконы и дьяки и пономари и проскурницы и притворяне уличане (члены первичной общественной ячейки в городе — улицы) к церкви принимают… да с тем идут ко владыке всею улицею». Выборными церковными лицами были и настоятели новгородских монастырей. Но больше всего известно о превратностях судьбы церковных «владык» — епископов. С 1156 г. «практиковать» избрание епископа стали новгородцы. В том году, сообщает новгородская летопись, собравшиеся со всего города «людии», «изволили себе епископом поставити» монаха «именем Аркадия». При разногласиях различных групп горожан относительно той или иной кандидатуры на этот пост бросался жребий. Для розыгрыша епископского «кресла» избирались то «слепцы», то малые «княжицы». Таким приоритетом обладали не только жители Новгородской земли. В 1183 г. киевский митрополит поставил епископом в Ростов Николая, присланного из Византии. Князь Всеволод отослал его назад. «Не избрали его люди нашей земли, — мотивировал он этот поступок и добавлял — но если ты его поставил, то и держи его нде хочешь, а мне поставь Луку, смиренного духом и кроткого игумена св. Спаса на Берестове». Митрополит был вынужден подчиниться воле «земли Ростовской». В Смоленске епископы ставились лишь после того, как князь «сдумает с людьми своими» — смольнянами. Барометру общественного мнения внимает и сам константинопольский патриарх. Известен его спор с князем Андреем Боголюбским по поводу учреждения во Владимире своей митрополии. И если здесь глава восточной христианской церкви настоял на своем, не разрешив открытия митрополии, то в других случаях он не противоречит избранию или изгнанию того или иного святителя.
Такое обращение с высшими церковными иерархами облегчалось тем, что не было в противоречии с догматами древней христианской религии. В Номоканоне{10} сказано, что «причетницы и прочий люди града того… избирают церковных иерархов». Это начало перешло и в нашу Кормчую — сборник церковных установлений и законоположений. С точки зрения исторической социологии, такой характер взаимоотношений народных масс и церковнослужителей тоже вполне понятен. Подобного рода отношения исследователи обнаружили в обществах с незавершившимся процессом классообразования. Прогрессивный исландский историк Э. Ольгейрссон наблюдал аналогичное явление на примере древней Исландии. Когда в Исландии «был учрежден епископат, то он находился в ведении альтинга, епископ избирался на альтинге, как и всякое другое доверенное лицо исландского народовластия». Напомним читателям, что альтинг, тинг в социально-политической системе скандинавских народов вполне соответствует древнерусскому народному собранию — вечу.
Смещение «владык» также было не редкостью в средневековой Руси. Поводов для этого достаточно. Одним из них служило обвинение священнослужителей в неблагоприятных погодных условиях, приводящих к неурожаю. Так был низложен, например, новгородский владыка Арсений, пострадавший (наряду с причинами политического характера) из-за «великих» дождей, вследствие чего «ни сена нельзя было добыта, ни нив делати». Чтобы избежать участи Арсения, смоленские священнослужители во главе со своим епископом в такой же ситуации, когда стали «иссыхати земли и сады и нивы и все плоды земные», приняли участие в церемониях, напоминающих языческие, вместе «с всем градом». Языческие изгнания, безусловно, следует рассматривать как факт того, что городские общины и в XIII в. относились к христианским священникам по мерке прошлых времен, когда за благополучие, общины отвечали языческие лидеры. Об этом красноречиво свидетельствуют те же новгородские события. Перед изгнанием Арсения были сожжены («вринуша во огнь») за аналогичные грехи языческие служители — волхвы. Средневековые горожане не делали различия — будь то церковники-христиане или волхвы-язычники. Такая неразборчивость лишний раз подтверждает отношение горожан к церкви. Священники для них по-прежнему представляли лиц, принадлежащих к общине и подвластных вечевым решениям. Если они не могли предотвратить неблагоприятные капризы природы, то это трактовалось как неумение, а то и нежелание обеспечить общине благоденствие. Такие люди «снимались с постов», а могли быть принесены и в жертву по языческим обычаям.
Камнем преткновения в отношениях городской общины и церкви являлось также и церковное имущество. Историки давно заметили, например, связь церковной десятины с системой обеспечения языческого культа. Кроме того, имущество церкви да и сам христианский храм в глазах людей того времени рассматривались как принадлежность и достояние всей общины. Посягательства на патрональную святыню истолковывались в древних обществах как посягательства на общину вообще. Все, что давалось церкви, по мнению общины, должно служить в пользу благополучия ее, а не личного обогащения представителей клира. Напротив, церковные иерархи видели в имуществе если не личную собственность, то собственность церкви в целом. Отсюда и резко отрицательная реакция как на обогащение епископов, так и на «утечку» богатства в Константинополь. Сквозь призму этого объясняются некоторое противоречия в церковных верхах в середине XII в. В 1147 г. из Киева в Константинополь в спешном порядке уезжает митрополит Михаил. Поводом для этого послужили его трения с князем Изяславом. Но на какой почве они возникли? После бегства Михаила собором русских епископов митрополитом избирается Клим Смолятич. В том, что он был выбран, исследователи видят отражение борьбы с Византией за право иметь самостоятельную митрополию, не зависимую от константинопольской церкви. И это верно. Однако обращение к дальнейшим летописным записям позволяет отметить и другие оттенки в этих событиях. Против избрания Клима практически выступил только один новгородский епископ — Нифонт. Доброжелатель Нифонта — южнорусский летописец аттестует его как поборника всей Русской земли. Возможно, что он был просто несведущ в деятельности Нифонта в Новгороде. Новгородская летопись показывает истинное лицо этого радетеля. Оказывается, он, «полупив (ограбив — А. Д.) святую Софию, поиде к Царюграду», «имения много истощи и раздаде ово патриарху константиноградскому и прочим сущим тамо», а по пути отблагодарил и «митрополита киевского и иных многих». Таким образом, новгородский епископ занимался ничем иным, как грабежом церковного имущества новгородской святыни, по сути, достояния всей новгородской общины, в пользу византийской патриархии и ее ставленников на Руси. Очевидно, в исполнении этих обязанностей он настолько преуспел, что за свою деятельность неоднократно получал одобрение и помощь византийских патриархов. Подобным занимались и другие священники — греки на Руси, включая и митрополита. Негодование было столь велико, что Михаил, боясь насильственного низложения, поспешил в Константинополь. Нифонт также подвергся гонениям. Конечно, ни горожан, ни князя как высшего должностного лица общины не устраивала утечка общинного богатства за границу. Поэтому было естественным стремление поставить во главе вместо «льстивых греков» русского.
Во многом аналогичной представляется картина социальных противоречий 50-х — 60-х годов на русском Северо-Востоке. Летописец тщательно пытается завуалировать истинную причину событий, выдвигая на первый план спор о постах. Все же мы узнаем, что «выгнаша ростовцы и суздальцы Леона епископа» не столько за его «ересь» о постах, сколько за то, что он обогатился, «церковь грабяи и попы». Его преемник «лживый владыка Феодорец» в 1169 г. был «извержен» из «всей земли Ростовской» также из-за своей алчности, «хотя исхитить от всех именье» и был «ненасытен, как ад».
Против такого подрыва авторитета христианской церкви выступали и некоторые священнослужители. От практики «исхищения» имений и «безмилостивных» мучений пытаются отмежеваться Клим Смолятич и Кирилл Туровский. Они осуждают такие «недостоинства» церковных иерархов. Это было начало борьбы русской церкви за свою «нравственность». Перешагнув XII в., она вылилась в антифеодальное движение антитринитариев, нестяжателей, в ереси Башкина и Косого. В Древней Руси эти выступления развития не получили, принимая лишь декларативную книжную форму. В Киевской Руси народные массы приводились в движение против обогащения «князей церкви» не призывами к соблюдению христианской морали, раздававшимися с кафедр, а нарушениями норм их обыденной практики, обусловленной традиционными отношениями. По-видимому, такое сопротивление приводило к некоторому ограничению самостоятельности церкви. О некоторых русских епископах сообщается в дальнейшем, что они не «собирали богатств от других домов», были «смиренны и кротки речью и делом». В других случаях, как это было в Новгороде в 1228 г., вместе с архиепископом «простая чадь» — вечники «сажали» своих представителей. Кроме факта ограничения власти епископа данный пример свидетельствует еще и о том, «что люди тех времен видели в должности архиепископа не только должность чисто духовную, но и мирскую, общественную», — замечает И. Я. Фроянов. А житницы святой Софии представляли собой «страховой фонд новгородской общины, подобно храмовым богатствам древних обществ». Грамоты новгородских иерархов более позднего периода говорят о неприкосновенности церковных судов и вотчин. Очевидно, было вмешательство городской общины и в эту область.
