Хуга был охотник. У него в животе, прямо под рёбрами, была струна — вроде тех, думал Хуга, что Сырдону[21] сгодились на его фандыр[22]. Когда приходил конец его, Хуга, одиночеству, она всегда ударяла в печень, звенела тревожно и внятно — и тогда Хуга чувствовал, как у него растут волосы на голове и плечах, ногти и зубы и как растёт он сам. Хуга понял, что одиночество его закончилось. А потом увидел.
Зверь был огромен и страшен и походил на зубра с клыками вместо рогов, и каждый из них был в локоть величиной. Он стоял в семи шагах, косматый, чёрный, как гора или туча, — и смотрел Хуга прямо в лоб. «Боги отняли у меня разум, — подумал Хуга, — моя кремнёвка в чехле и не заряжена».
Они смотрели друг на друга, не двигаясь и не дыша. Первым выдохнул зверь. Хуга показалось, что он услышал зловоние ненасытной всеядной пасти, его рука взметнулась вверх, к стволу кремнёвки. Вепрь сделал шаг вперёд.
Хуга понял, что это ответ воина. Добыча ведёт себя иначе. «Говорю тебе — ты сошёл с ума. Не успеть. Кинжал». Хуга опустил руку, медленно развязал у горла ремень бурки и одним ровным и сильным движением отбросил её в сторону. Бурка взметнула мокрыми полами и опустилась на землю тяжело, как раненый беркут. Хуга опёрся правой ладонью в рукоять кинжала, спокойно расставил ноги, наклонил голову и подался телом вперёд. Теперь он сам смотрел вепрю в лоб.
Хуга был охотник. Всякому охотнику рано или поздно надо пройти сквозь игольное ушко. Или не пройти. «Вот оно — игольное ушко моей судьбы. Уо дуне сканаг Хушау! Ды мын машы кан[23]. А с ним я поспорю. Йараппын[24], это же как-никак просто большая свинья».
Прошла минута, тяжёлая, до краёв исполненная жизнью вечность. И тогда зверь издал звук, какой иногда издают все, даже самые большие и страшные, свиньи. В нём были покой и умиротворение и будничная забота о вещах, его, Хуга, никак не касающихся.
Хуга понял, что это угольное ушко он миновал. По жёсткой, как пиран[25], гриве вепря прошла крупная дрожь озноба, и он двинулся — но не к Хуга, а в сторону, туда, где лежала в траве, притаясь, тяжёлая бурка. Не поворачивая пустой и лёгкой, как высохшая на солнце тыква, головы, одними глазами следил за вепрем Хуга.
Хуга был охотник. Ни один охотник не видел такого, что увидел Хуга. Вепрь подошёл к бурке, обнюхал, тычась в неё хищным горбатым рылом, потом встал на неё всеми четырьмя копытами, осел немного задом — и в бурку ударила жёлтая пенная струя.
Хуга был охотник. Но вепрь не был добычей. Для последней капли он тряхнул волосатым, с противными проплешинами, животом, сошёл с бурки, бросил в неё, не глядя, ком тяжёлой красной глины широким, как заступ, копытом и не спеша ушёл в терновник, глухо ударяя в землю ногами и шурша жухлой мокрой травой. Когда он скрылся из виду, Хуга ещё раз услышал тот же звук. «О штыр Хушау[26]. Ды мын машы кан. Что это значит?..» И, запрокинув голову, Хуга захохотал во всё горло.
Хуга был охотник. Ни один охотник в Кударии не смеялся так. Так ещё никто никогда не смеялся в Кударии.
Хуга был охотник. И первый раз Хуга был не тот охотник, каким себя мнил. На седьмой день Хуга пришёл домой без добычи. Он съел все свои три чурека в дороге и не сделал ни одного выстрела — даже не расчехлил ружья. Хуга смеялся.
В месяце Джоргоба[27] он сказал, смеясь, старому хитрому Шота-сауджыну: «Нет у меня ничего, но всё, что у меня есть, будет твоим. Ард харын[28], она будет со мною счастлива. Отдай за меня Дуду. Так и быть, поклонюсь я Йесо Чрысти». Первый раз в жизни хитрый Шота Богиан тоже смеялся. Смеялся, качая головой, и крестился в седую бороду.
Хуга не всегда был охотник. Потом его сыновья были охотники. Он жил нелегко, но радостно. Бог дал его семени большое, честное и трудолюбивое потомство. Оно приняло его имя, и позже половина мыгкага[29] Хуга ушла жить на север, через горы.
Одни говорят, потому на нём легла благодать, что он поклонился Йесо Чрысти; другие говорят, потому, что принёс он домой бурку, которую пометил матёрый вепрь. И что это как будто был не просто вепрь, а «кана зэд, кана хайраг"[30].
А я думаю, потому на нём благодать легла, что просто Хуга был добрый человек; а про бурку уже и не помнит никто. Ещё говорят, потому Хуга и стал называться Хуга, и что будто бы до того случая носил он другое имя[31].
Но вот что о нём известно подлинно: Хуга был высок ростом, красив и статен, никогда не носил ни усов, ни бороды, раз в три дня брил голову — сначала сам, потом внуки — и резал ногти под самый корень, до крови, а к старости ступни его стали мёрзнуть так, что и летом он грел их в сакле, у очага. И часто смеялся, почти всегда, даже когда умирал. Йесо Чрысти молился только один раз в жизни, а жил девяносто восемь лет.
А вот когда жил, тоже никто не знает. Говорят только, что праправнуки его правнука Хуро, два родных брата Бур и Урс, погибли, когда в Осетию пришёл Рыныкаф[32], и что один из двенадцати сыновей Урса, Хугиан Цахой, вместе с другими гудскими абреками, о которых писал Сека[33], воевал против русских на стороне Шамиля.
Ничего не скажешь: хорош твой ронг. И табак твой пахнет солнцем и ветром; у других только огородом.
