Нисколько неудивительно для меня, что необыкновенное дело мистера Вальдемара возбудило такое множество противоречивых толков. Следовало бы скорее удивляться, если бы такое происшествие прошло незамеченным. Но, благодаря желанию всех лиц, прикосновенных к делу, не разглашать ничего (по крайней мере, до времени или до новых испытаний в том же направлении), в публике стали распространяться самые преувеличенные рассказы, и создалась, наконец, целая легенда, вызвавшая, понятным образом, в свою очередь, среди некоторых лиц, уже полное недоверие к действительно непреложному факту.

В виду этого, я считаю своею обязанностью восстановить с точностью все подробности этого дела, – поскольку я был замешан в него. Я должен сказать, прежде всего, что месмеризм привлекал мое внимание уже целых три года и что, под конец, меня стал крайне поражать один весьма существенный пробел в производимых магнетизерами опытах, а именно, полное отсутствие случаев замагнетизирования людей in articulo mortis. Между тем, следовало удостовериться, во-первых, сохранял ли еще человек, в таком положении, способность к воспринятию магнетического влияния; во-вторых, если эта способность не исчезала, то усиливало ли ее или уменьшало данное положение; в третьих, насколько могли задерживаться при этом разрушительные последствия смерти. Были и другие побочные вопросы, но сказанные три возбуждали особенно мое любопытство, – и преимущественно последний, вследствие его громадного значения в практическом применении.

Я стал придумывать, на ком мог бы я произвести желаемый опыт и решил, что лучше всего может послужить мне мой приятель, м-р Эрнст Вальдемар, известный издатель «Вibliоthеса Forensica» и переводчик (под псевдонимом Исахара Маркса) «Валленштейна» и «Гаргантуи». Он жил, преимущественно, в Гарлеме (штат Нью-Йорк) и отличался чрезвычайною худобою всего тела, – ноги у него были как спички, – и еще крайним контрастом между его совершенно белыми бакенбардами и до того черными волосами, что все принимали их за парик. Человек он был весьма нервный и потому казался особенно пригодным для месмерических опытов. Я усыплял его, действительно, весьма скоро, однако, никак не мог достигнуть, при этом, тех результатов, на которые можно было рассчитывать ввиду его организма. Мне не удавалось вполне порабощать его волю и тоже доводить его до ясновидения. Приписывал я такой неуспех, главным образом, расстроенному здоровью субъекта. Доктора решили уже давно, что он в сильной чахотке. Он знал это и рассуждал совершенно спокойно о своей близкой смерти.

Было весьма естественно, что я, размышляя о желаемых опытах, подумал о м-ре Вальдемаре… Я слишком хорошо знал его твердость, для того чтобы усомниться в его готовности послужить на пользу науки, а родственников, которые могли бы не пожелать допустить опыта, у него вовсе не было здесь, в Америке. Поэтому, я поговорил с ним вполне откровенно и, к моему изумлению, он даже чрезвычайно заинтересовался предложенным опытом. Я говорю: «к моему изумлению», потому что, до этого времени, он относился без всякого сочувствия к моим экспериментам над ним, хотя подвергался им беспрекословно. Болезнь его была такого рода, что предсказать момент кончины было нетрудно, и он обещал мне предупредить меня за сутки до нее, по получении необходимого на то уведомления от врачей.

Теперь прошло уже слишком семь месяцев с того дня, в который я получил от м-ра Вальдемара записку такого содержания:

Через четверть часа, я был уже в квартире умиравшего, при котором застал и докторов. Я не видел его в последние десять дней и нашел в нем страшную перемену. Это были одни кости и кожа! Лицо было свинцового цвета, глаза совершенно тусклые, но, несмотря на едва заметное биение пульса, больной сохранял полное сознание и даже известную физическую силу, так что говорил отчетливо, принимал успокоительное лекарство без посторонней помощи и даже заносил что-то карандашом в свою записную книжку, опираясь, в полусидячем положении, на подушки.

Пожав ему руку, я отвел докторов в сторону, чтобы расспросить их о положении пациента. Левое легкое у него было поражено хрящевидным перерождением уже года с полтора; верхняя часть правого страдала тем же, нижняя представляла из себя гнойную каверну. Помимо чахотки, врачи находили у пациента аневризм аорты; по их заключению, м-р Вальдемар должен был умереть в ночь с воскресения на понедельник; теперь у нас была суббота, семь часов вечера.

После ухода врачей, я снова подошел к больному и он стал настаивать на том, чтобы я, приступил к опыту тотчас же. В комнате были фельдшер и сиделка, но мне не хотелось начинать дела при одних этих свидетелях, компетентность которых могла быть заподозрена в случае какого-нибудь неожиданного явления. Я хотел, поэтому, отложить начало моего опыта до следующего вечера или хотя до нового прихода врачей; но, как раз кстати, пришел навестить больного один студент-медик, Теодор Л. Его присутствие вывело меня из большого затруднения, потому что м-р Вальдемар продолжал настаивать на немедленном начале опыта, да я и сам видел, что силы его заметно упадают.

Студент согласился очень охотно заносить на бумагу все явления, которых он мог быть свидетелем, и все, что я буду рассказывать далее, может считаться почти дословною передачею его заметок.

Было без пяти минут восемь, когда я, взяв м-ра Вальдемара за руку, попросил его заявить, по возможности явственнее, м-ру Теодору, что он, Вальдемар, сам желает, чтобы я замагнетизировал его в том положении, в котором он находится в данную минуту.

Он ответил слабым голосом, но совершенно внятно: «Да, желаю… боюсь только, что вы слишком долго откладывали».

Услышав это, я принялся тотчас за те пассы, которые оказывались наиболее действительными для него. По-видимому, первое поперечное прикосновение моей руки к его лбу произвело свое влияние, но затем, до начала одиннадцатого часа, то есть, до прихода обоих врачей, я не заметил более никакой перемены во всей внешности пациента. Они не препятствовали мне продолжать мой опыт, находя, что больной уже в последней степени агонии. Я приступил тогда к более энергичным пассам, не сводя пристального взгляда с правого глаза умиравшего. Пульс у него становился уже едва ощутительным, дыхание было хриплое, с промежутками в полминуты. Так продолжалось около четверти часа, потом из груди расстававшегося с жизнью вылетел глубокий, но уже естественный вздох, хрипение прекратилось, ноги стали холодны, как лед. В конце одиннадцатого часа, я заметил несомненные признаки месмерического влияния. Мутный взгляд пациента изменился; он принял теперь то выражение внутреннего созерцания, которое наблюдается исключительно только у сомнамбулов и в котором почти нельзя ошибиться. Еще несколько пасс – и веки лежавшего передо мною дрогнули, а потом и совсем закрылись. Но я не удовольствовался этим и продолжал свои манипуляции еще энергичнее, сосредоточивая, в то же время, всю свою силу воли на одном предмете. Телу пациента было придано, по возможности, самое спокойное положение.

Было уже за полночь, и я попросил врачей определить состояние м-ра Вальдемара. После самого тщательного исследования, они решили, что он находится в самом совершеннейшем магнетическом сне. Любопытство их было возбуждено в высшей степени. Д-р Ф. должен был уйти, но обещал воротиться с рассветом; д-р Д. решил продежурить всю ночь; студент-медик, фельдшер и сиделка тоже остались.

Мы не трогали м-ра Вальдемара до трех часов ночи; в это время я подошел к нему и нашел его совершенно в том же состоянии, в каком оставил его д-р Ф., а именно, пульс его был едва заметен, дыхание было уловимо лишь при приближении зеркала к губам, глаза были сомкнуты естественно, а члены были холодны и тверды, как мрамор. Но, в общем, перед нами был никак не труп.