Воротясь из паломничества Родина Только Родина и осталась… Остальное — зола и тлен. Не разгонит мою усталость Ветер путинских перемен. Не разгонит, не растревожит… А когда случится беда, Только Родина и поможет Пережить мои холода. И когда переменный ветер Разметает родной язык, Только Родина и ответит Мне на мой отчаянный крик. Все разъехалось, разбежалось, Разменялось вслед за страной… Только Родина и осталась… Но она осталась со мной. Светало. Вставало светило. И тело, пройдя через мрак, внезапно себя ощутило готовым для будущих драк. Я встал, отшвырнув одеяло, и крикнул в оконную гнусь: «Ну, кто там с мечом и забралом опять посягает на Русь? В какой развеселой кибитке к нам катит шальная беда и чьи ядовитые свитки на наши летят города? Кто пробует снова и снова посредством поступков и слов коварно разрушить основы моих православных основ? Кто хочет владеть и княжить на землях наших отцов? А поворотись-ка, враже, открой мне свое лицо!» Я крикнул. И стало тихо. Умолк иноземный гул. И в комнату черное Лихо вошло и уселось на стул: «Ты звал, и я появилось. Но прежде чем рваться в бой, кого же, скажи на милость, ты видишь перед собой? Ты сам у себя в полоне и сам себе худший враг. Ведь это твои ладони — жесткие, как наждак, глаза со зрачками психа, в которых застыл дебош… Я твое русское Лихо. Ужели не признаешь?» «Прочь, порождение мрака! Дай мне сразиться с врагом!» — «Охолонись, рубака. Нет никого кругом». Расправив могутные плечи, Я вышел вершить дела. И пал от цирроза печени На самом краю села… Лежал я светло и тихо Несбывшимся бунтарем. И плакало русское Лихо Над русским богатырем… Воротясь из паломничества… Как близок путь от счастья до беды. Как годы пролетают мимо, мимо… Нет времени испить глоток воды с источника Святого Серафима, припасть к мощам и обрести покой и жить во имя, ради и во благо, покуда под рукой течет рекой бумага. Терпеливая бумага. Она готова вынести на свет и боль мою, и строки покаянья… Но времени опять безбожно нет, и нет в душе любви и состраданья. Вся жизнь моя — овражистый пустырь, и с каждым днем овраги шире, шире… А мне б уехать в город Алатырь и позабыть о суетливом мире. Окончить путь в мужском монастыре под крылышком отца Иеронима… Но дух томится в тесной конуре, а годы пролетают мимо, мимо… Велик и грозен счет моих долгов. Но, может быть, на станции доставки зачтется мне без подписи и справки, что я прошел четыреста шагов по краешку дивеевской канавки… У черты… Идя путем фатальным и летальным По пыльным тропкам выжженной страны, Я научился выглядеть нормальным В глазах друзей, начальства и жены. Я научился русское ненастье Переносить с улыбкою шута И делать экивоки новой власти Из глубины газетного листа. Пройдя сквозь революции и войны, Похоронив надежды и мечты, Я научился выглядеть спокойным У края, над обрывом, у черты… |
